Описание самого «падения» дается в ясных, но несколько сдержанных выражениях. Однако для тех туземцев, хорошо знающих эти прекрасные декорации с открытым морем, крутыми утесами белых кораллов, украшенными тропической листвой, с этим темным таинственным гротом, скрытым под навесом старых деревьев, данная часть повествования значит больше, чем то, что содержится в незамысловатых словах. Этот миф говорит с ними посредством знакомого пейзажа и многочисленных любовных эпизодов, имевших место точно в таком же обрамлении.
Рассказ, как обычно, лишен любого намека на психологию действующих лиц. Мне удалось записать следующий комментарий: (58) «Мужчина увидел ее, на ней не было юбки; он был напуган, она бежала; эта женщина преследовала его. (59) Но затем внутри него родилось желание; разум его расстроился, и они совокупились». И опять: (61) «Уже внутри его вспыхнула страсть; он желал ее всем своим телом; (62) они совокупились; они ласкали друг друга, они любовно царапали друг друга». Итак, когда мужчина обнаружил, что его преследуют, он уступил страсти и тогда почувствовал острые уколы любви так же сильно, как его сестра. Описание преследования и «падения» будет легче понять с помощью плана (рис. 4), на котором показаны основные топографические элементы берега. Герой мифа купается в узком проходе для каноэ, повернувшись лицом к центральной части берега. Увидев, что к нему приближается обнаженная сестра, он бросился на берег и затем побежал вдоль кромки воды, от одной возвышающейся здесь скалы к другой. После «падения» они на- правились к гроту и оставались там вплоть до своей печальной и романтической смерти. На упомянутом плане указаны еще и два водоема, о которых мы скоро услышим.
После того, как эти двое совокупились, они, охваченные страстью и придавленные стыдом, остаются в гроте до тех пор, пока смерть не обрывает их любовь и не приносит им свободу. (63) «Они ничего не ели, они совсем не пили, поскольку у них не было желания. Стыд овладел ими, потому что они совершили инцест, брат с сестрой». Мотивы любви и смерти противопоставлены здесь грубо и неуклюже, и все же настолько драматично, насколько позволяют язык и воображение туземцев. Картина двух мертвых тел, обвитых проросшей сквозь них душистой мятой, этим символом любви, — полна первобытной красоты.
Со смертью любовников подлинная драма приходит к концу, а то, что следует за ней, имеет лишь догматическую и дидактическую связь с первым актом. Однако несколько педантичный отчет о приключениях и деяниях мужчины с Ивы, прежде всего о том, как он обучился магии и как установил правила для ее применения на практике, очень важен в социальном плане, поскольку главным образом в нем и состоит прагматическая ценность мифа, его нормативное значение для верований и поведения туземцев. Кто был этот мужчина с Ивы, был ли он из того же клана, что и герои мифа, был ли он их другом или каким-нибудь чародеем, никто из моих информаторов сказать не мог, и, к сожалению, мне не удалось обсудить эту тему ни с одним из жителей о. Ивы. Почему упомянутые птицы-фрегаты включены в этот миф, тоже остается довольно загадочным, поскольку они не ассоциируются ни с кланом Маласи, ни с сексуальной близостью. Мне сказали: (64) «Они направляются туда, где чуют запах человеческих существ». Что касается несколько таинственной настойчивости мужчины с Ивы (строфа 33), когда он желал обрести заклинание, или чары (в самом тексте их называют wosi — песня, а не обычным словом уора — «заклинание»), то мой информатор рассказал мне, что существует магия кокосового масла, и она несколько отличается от той, что совершается, когда это масло вываривают из самого кокосового ореха. Первое заклинание не является необходимым в системе любовной магии, и его нельзя путать с тем, которое произносится над душистыми травами, сваренными в уже приготовленном кокосовом масле. Последнее заклинание можно найти в следующем разделе, в строфах 65 и 66. Я уже указывал в своем изложении мифа, что последние его строфы (начиная с 40-й), следует воспринимать как относящиеся к общине Кумилабваги, а не к общине Ивы, и что такая несообразность, возможно, была вызвана тем, что мой рассказчик неудачно изложил эту историю. Он прекрасно понимал, когда его спрашивали, что такие детали, как поведение, предписываемое людям в Кумилабваге, на отдаленном о. Ива не имели никакого значения. Но он не был готов хоть как-то изменить свое повествование.