Все эти воспоминания воскресили в памяти еще одно: в один прекрасный день у меня случилось расстройство желудка — в отличие от эпизода с Брюно причиной этого был не обильный роскошный обед, а, наоборот, неосторожно съеденная несвежая пища, — и Люсьен выбрал именно этот день для того, чтобы всенепременно засунуть мне свой член в анус. Ничто не могло его остановить — ни отговоры, ни объяснения, ни предпринятый мной в качестве последнего средства лихорадочный минет: Люсьен хотел анального секса и, ухватив меня покрепче, погрузил пальцы в задний проход. Я со стыдом почувствовала, что он окунает их в жидкую среду, но было поздно — Люсьен сменил пальцы на член. Нет никакого сомнения, что удовольствие, получаемое посредством анального отверстия, родственно сладкому чувству, охватывающему вас в короткий момент, предшествующий непосредственному извержению фекалий, однако сплав этих двух ощущений превратился для меня в настоящую пытку. Скатологические игры остались за горизонтом моего чувственного опыта: ни волею обстоятельств, ни под влиянием мужчин, имевших определенный навык в этой области, ни разу я не принимала в них участия. Таким образом, относительно только что описанных казусов мне приходит на ум только одно — оба случая произошли в обществе мужчин много старше меня, при этом и тот и другой, по различным, впрочем, причинам, могли быть восприняты мной в качестве «отцовских» образов. Вынув из моей задницы грязный член, Люсьен отправился в ванную комнату, довольно пробормотав лишь что-то в том смысле, что «и надо было ломаться…». Я успокоилась.
Нередко случается, что, испивая, так сказать, чашу наслаждения, мы целиком и полностью отделываемся от своего тела, сбрасываем его, как змея кожу, и без остатка вверяем его партнеру, упиваясь следующим за этим ощущением полноты и радости бытия; некоторые аспекты этого ощущения могут отыскаться и при совсем иных обстоятельствах частичного распада тела: в отвращении, унижении или свирепой боли. Выше я уже касалась вопроса об открытом пространстве, которым мы пытаемся безраздельно завладеть, и о наготе, выставляя которую напоказ мы стремимся привлечь посторонние взгляды. Впрочем, в этих случаях нагота играет роль украшения, и выставление ее на обозрение возбуждает в точности так же, как и в случаях прямо противоположных, когда одеваемое и накрашиваемое тело готовится стать орудием соблазнения. Я не случайно употребила термин «возбуждает», так как речь идет именно о возбуждении, пришпоренном жгучим желанием добиться от окружающего мира ответа. Однако оцепенение, наступающее немедленно после опорожнения кишечника или мочевого пузыря, или погружение в темный колодец боли уже не позволяют говорить о возбуждении: притихшее тело, не в силах пошевелиться, тонет в углублении матраса, блевотина стекает по пальцам ног, а дерьмо тонкой струйкой сочится между ягодицами. Если к этим чувственным данным примешивается ощущение тонкого удовольствия, то происходит это не оттого, что окружающая тело огромность, кажется, выпивает его до дна, но, напротив, от чувства, что само тело не имеет ни дна, ни границ и что посредством выворачивания самого себя наизнанку можно впитать в себя окружающее пространство.