Не нужно быть великим психологом, чтобы обнаружить в таком поведении очевидную тягу к самоуничижению с некоторой примесью развратного желания втянуть в эту игру партнера. Однако в моем случае на этом дело не заканчивалось — я была убеждена, что на мою долю выпала редкая возможность пользоваться фантастической свободой, и была очарована этим обстоятельством. Совокупление по ту сторону восхищения и отвращения становилось не только актом самопоругания, но, выворачиваясь наизнанку, превращалось в восходящее движение, возносившее меня над предрассудками. Есть смельчаки, нарушающие такие исполинские хтонические табу, как инцест. Я скромно довольствовалась свободой не выбирать партнеров, каким бы ни было их число (учитывая обстоятельства, в которых это происходило, я не узнала бы и отца родного, будь он «из их числа»), пол (я положительно вправе сделать такое утверждение), физические и моральные качества (точно таким же образом, как я не избегала мужчину, который не знал, что такое мыло и мочалка, я, в здравой памяти и трезвом рассудке, посещала трех или четырех дряблых идиотов), ожидая того, давно обещанного Эриком, момента, когда я окажусь наконец под специально обученным псом. Этого так и не случилось. Я до сих пор теряюсь в догадках относительно причин — то ли Эрику так и не подвернулся удобный случай, то ли он просто решил, что псу лучше оставаться фантазией, недостижимой мечтой.
Выше я затрагивала тему пространства и вот теперь добралась до животного мира и вопроса о погружении в пучину мира людской животности. Как лучше описать контраст ощущений, где радость и наслаждение, поднимающие тело вверх, смешаны с неумолимо засасывающими нас вниз грязью и мерзостью? Возможно, посредством следующего образа: я очень люблю, находясь в самолете, не отрываясь глядеть на проплывающие внизу пустынные дали. На дальних маршрутах долгое пребывание в закрытом пространстве при ограниченной возможности передвижения рано или поздно приводит к некоторой всеобщей расхлюпанности пассажиров, и к потолку, формируя удушливое облако, поднимаются испарения от нагретых подмышек и потных ног. В такие моменты, глядя на расстилающуюся подо мной сибирскую тайгу или бесконечные пески Гоби, я испытываю настоящий восторг, только усиливающийся от того, что мое тело сжато и спрессовано — не столько ремнем безопасности, сколько густой душной атмосферой салона.
НА РАБОТЕ
Некоторые черты моей сексуальной личности содержат зачатки регрессивных тенденций, которые, впрочем, далеки от того, чтобы играть доминирующую роль: потребность заштопать рубец между «внутри» и «снаружи» моего тела, способность наслаждаться извлеченными из мутного скатологического болота — не впадая тем не менее в анальные крайности — миазмами удовольствия. К этому списку я бы добавила также привычку осуществлять сексуальный акт в максимально возможном количестве точек интимного пространства. Некоторые из таких точек относятся к тем местам в жизненном пространстве, что позволяют партнерам озвучить срочную необходимость утоления сексуального голода, одновременно давая возможность поэкспериментировать с доселе невиданными позами и положениями: площадка между лифтом и входной дверью, ванная, кухонный стол… Некоторые из самых привлекательных располагаются в пространстве рабочих кабинетов и коридоров — на стыке личного и интимного пространств. Один приятель, которого я обычно навещала в его офисе на улице Рен, с видимой охотой давал мне отсосать, стоя перед огромным окном (практически — застекленной стеной), и оживленное жужжание улицы, лившееся на мой коленопреклоненный в солнечном свете абрис, несомненно повышало получаемое мной от процесса удовольствие. В городе вообще, ввиду невозможности заполучить в свое распоряжение бесконечный горизонт, мне нравится — сжав в капкане влагалища неподатливый член — иметь перед глазами вид из окна или с балкона. Дома я скольжу мутным взглядом по периметру узкого двора и соседским окнам, на работе — когда мой офис располагался на бульваре Сен-Жермен — глядела на массивное здание Министерства иностранных дел. О подобных точках я также упоминала, когда речь шла об обворожительном робком трепете испуга, проистекающего от вероятности открыться случайному постороннему взгляду. Эти эксгибиционистские всплески следует дополнить также свойственной некоторым животным потребностью метить территорию. Лемур несколькими брызгами мочи определяет принадлежащее ему пространство, а позаимствовавшие такую модель поведения люди роняют капли спермы на ступеньках лестницы или на ковре офиса и пропитывают своими выделениями шкаф, куда обычно сотрудники складывают свои вещи. Место, где совершается акт, необходимым условием которого является, некоторым образом, «половодье тела», медленно и незаметно «присваивается» этим телом. Такая экспроприация, как и всякая другая, осуществляется за счет ближних наших и, вне всякого сомнения, содержит немалую степень злой провокации и даже латентной агрессии. Вырванная таким образом свобода кажется тем более огромной, что мы наслаждаемся ею в местах профессионально-общественных, то есть подверженных прямому действию строгих правил и четко установленных ограничений, вне зависимости от того, насколько вежливы и терпимы могут быть коллеги, обитающие совместно с нами в таких местах.