Описывать неудовольствия тем более просто, что они, кажется, обладают способностью растягивать ткань времени, а чем больше времени, тем подробнее описание. Они совершенно необязательно мгновенно проникают в сознание, но прогрызают в вас что-то вроде протяженной во времени борозды. Ни короткие сеансы битья пощечин, ни недолгие периоды плавания в поту ни в коем случае не могут характеризовать основу моих отношений с соответствующими мужчинами, однако и в одном и в другом случае я — одновременно активная и пассивная — ждала (наблюдала). Описание удовольствия, в особенности удовольствия высшего уровня интенсивности, представляет собой куда более деликатную задачу. Впрочем, случайно ли этот сложный предмет описания нередко уподобляется чарующему переносу за границы «я», дивному перемещению за пределы мира, а значит, и времени? И не сталкивается ли описатель в данном случае с дополнительной трудностью, возможно ли истинно распознать и идентифицировать то, что доселе было скрыто и детали чего никогда — за исключением редких, мимолетных исключений — не были ему открыты?
Выше я уже упоминала о моем очаровании — в первом, древнем значении слова — первым физическим, плотским контактом; я также вскользь коснулась истории обретения продолжительного оргазма, вызываемого фаллоимитатором, и попыталась, в меру способностей, описать поле напряжения, возникающее в районе влагалища, поле, принимающее в моменты наивысшего возбуждения форму раскаленного кольца, плотно обхватывающего вагину. Это все довольно поздние открытия. Большую часть жизни я протрахалась, будучи совершенно неспособна определить и квалифицировать удовольствие. Первое признание, которое я должна сделать, заключается в том, что, несмотря на множество сексуальных партнеров, выражение «сам себе не поможешь — никто тебе не поможет» мне полностью подходит. Предаваясь поискам наслаждения в одиночестве, я обретаю полный контроль нарастающего чувства собственного удовольствия и в состоянии производить замеры каждые четверть секунды, что совершенно исключено в случае совместного пути к блаженству: необходимо следить за скоростью и качеством продвижения партнера, от жестов которого — не от моих — зависит к тому же, достигну я или нет долгожданной вершины. Я делаю набросок моей истории. Положим, я — порнозвезда и передо мной стоит задача выбрать партнера из пары десятков выстроившихся в ряд претендентов. Пока виртуальная я, что твой генерал на смотру, обходит войско и поочередно мнет члены, реальная я средним пальцем потирает клитор, который скоро набухает, намокает и становится скользким. Я внимательно слежу за тем, как он увеличивается в размерах. Поначалу мне кажется, что он поднимается над лобком, острый и одинокий, как молодой колос, однако это впечатление обманчиво, и вскоре я чувствую, как бухнет вся вульва, так что я могу на мгновение прекратить круговые движения пальца и охватить ее ладонью, которая заполняет ее целиком, словно зрелый плод. Я продолжаю свой рассказ. Выбрав юношу, я беру его за член и увлекаю в сторону некоего подобия массажного стола, на который незамедлительно укладываюсь так, чтобы влагалище находилось вровень с краем. К этому моменту (прелюдия, однако, уже длится относительно долгое время: шесть, восемь минут, может быть, больше) возбуждение может достигнуть очень высокого уровня интенсивности. Это возбуждение очень ясно локализовано — это концентрированная тяжесть, тянущая влагалище вниз и стремящаяся захлопнуть его, подобно диафрагме объектива. Несмотря на это, мне очевидно (откуда во мне это знание? Оттого ли, что мне по силам с безошибочной точностью мерить степень собственного возбуждения? Или оттого, что оно — в некотором смысле переспев — перерастает в исступление и обречено бежать по кругу, вместо того чтобы подниматься по спирали? Или, может быть, оттого, что я понимаю, что в этом положении, с этим конкретным — виртуальным — партнером мне не достичь иллюзии удовлетворения?), что если я продолжу сейчас, то никогда не дождусь оргазма, а если мне и удастся вызвать его к жизни, то он будет блеклым и слабым. Так что я прекращаю движение рук и отматываю историю назад. Полизав хорошенько несколько напряженных членов, я заново выбираю себе инструмент. Назад, к массажному столу. (Я могу сновать туда-сюда несколько раз, привнося легкие изменения.)
Вернее, несколько инструментов — на этот раз они должны будут работать посменно. Палец трет все сильнее, клитор катается по чему-то твердому, кость? Я представляю, как один из юношей порывисто трахает меня. Палец лихорадочно теребит клитор. Иногда я бормочу — достаточно отчетливо — примитивный подбадривающий диалог: «Давай, сучка…» — «Еби…» Оргазм опустошает ум. Входятпятнадцать молодцов. Силясь сосредоточиться, я кривлю губы, делаю злую гримасу. Паралич ноги. Но: странная асимметрия: иногда, рефлекторно, незанятая рука тихонько гладит грудь. Оргазм — результат моего решения. Или так: я наблюдаю его появление. Впрочем, я часто действительно встречаю оргазм с широко открытыми глазами, но вижу не стену или потолок напротив, а некое подобие феерического рентгеновского снимка. Если все сделано правильно и процесс сложился удачно, то томительное наслаждение приходит издалека, начинает маячить в самой глубине длинного туннеля, образованного кишкой с серыми, шишковатыми стенками, и постепенно добирается до выхода, то сжимающегося, то раскрывающегося, словно рыбий рот. Все остальные мышцы отключены. Волн может быть шесть или семь. Идеальная мастурбация заканчивается тем, что я еще некоторое время вожу по половым губам сжатыми пальцами, а затем подношу их к носу, чтобы насладиться сладковатым запахом. Я никогда не мою руки.
Я мастурбирую регулярно, пунктуально — так чиновники ходят на работу. Всегда утром — днем, прислонясь к стене, раздвинув полусогнутые ноги, никогда вечером. Также большое удовольствие делать это с влагалищем, в которое вбит самый что ни на есть реальный, большой, пульсирующий член. В этом случае процесс замедляется, так как мне сложнее сконцентрироваться на моем сценарии, ведь член в моем влагалище и член в моем воображении не являются взаимоисключающими. Настоящий временно неподвижен, но стоит наготове и, налитый до краев, терпеливо ждет сигнала. Это может быть утвердительное «Ах» или запрокинутая голова, и тогда я наконец открываю шлюзы долгое время сдерживаемым спазмам, которые встречают финальный залп спрятанного во мне орудия. Возможно ли, что в этот момент во мне сливаются два столь различных типа наслаждения: один ясный и до такой степени легко идентифицируемый, что я, кажется, чувствую, как постепенно раздвигается моя полость — так можно наблюдать, как прилив постепенно заливает песчаный пляж, и другой — неуловимый, расплывчатый, рассеянный, наполняющий мое тело — которое, как при острой непереносимой боли, временно покинуто духом — вибрирующим отзвуком далекого гонга?
Во время занятий любовью я никогда не придавала значения влагалищным спазмам. Эта часть сексуальной жизни оставалась полностью неисследованной. Не знаю почему. Может быть, потому, что я не была способна испытывать такой тип оргазма в этих условиях? Или, может быть, потому, что влагалище, заполненное членом, теряет изрядную долю эластичности? Я, слава богу, по крайней мере с течением времени, осознала, что речь идет о проявлении наслаждения. Мне было уже за тридцать, когда состоялась та памятная интимная беседа, одна из очень немногих в моей жизни. Моего приятеля особенно интересовали внешние признаки женского оргазма: «Это когда судороги, это когда спазмы? Это и есть знак?» Я колебалась, не зная в точности, что сказать, но, хорошенько поразмыслив и не желая прослыть дурой, в конце концов ответила утвердительно, а про себя пробормотала: «Ага, вот, значит, в чем дело…» До этого разговора я не придавала большого значения этим сигналам, посылаемым телом, и никак их не идентифицировала, даже во время мастурбации, которая, как читателю уже понятно, в моем случае является высокоточным процессом. Никогда сознательно не ища того, что могли означать такие сигналы, у меня не было никакой возможности идентифицировать их как знаки, как признаки. Были приятные ласки и менее приятные ласки, были подходящие и не очень подходящие позиции, вот и все. Сегодня я понимаю, что тот мимолетный разговор (имевший место, и это не случайно, с мужчиной, с которым у меня не было сексуальных контактов) вполне мог заронить в мою душу зерно сомнения, которое медленно — годы, долгие годы — прорастало, превратившись в конце концов в общее состояние неудовлетворенности, о котором шла речь в конце первой главы.