Мне было, наверное, тринадцать или четырнадцать лет, когда со мной наконец приключилась изрядно подзадержавшаяся «примитивная сцена»: выйдя как-то в неподходящий момент в коридор, я увидела в дверном проеме маминого приятеля, заскочившего навестить маму, когда отца не было дома. Он, должно быть, уходил и целовал маму на прощание — в этом не было бы ничего предосудительного, если бы она не опускала при этом веки и не прогибалась в талии. Мне это не понравилось. Ей не понравилось, что мне это не понравилось. Три или четыре года спустя все в том же дверном проеме я увидела Клода. На дворе стоял июнь. Прибыв в Дьеп и отыскав свободное место, мы разбили палатку. В то время среди студентов было модным ночами в преддверии экзаменов принимать амфетамины, подстегивающие нервную систему и позволяющие обходиться без сна. Чтобы не уснуть за рулем, Клод решил прибегнуть к помощи маленькой чудодейственной таблетки, предложив мне вторую за компанию. Он не уснул за рулем, да и ночью в палатке мы не сомкнули глаз. Когда он шепотом спросил разрешения ввести член, меня охватила дрожь. Я не в состоянии определить, что послужило причиной — принятые таблетки или происходившие события, но, как бы то ни было, я никак не могла понять, что же со мной происходит. Несколько месяцев до этого я довольно смело флиртовала с одним юношей, и кульминационной сценой этого флирта явился его член, положенный на мой обнаженный живот. Там он и кончил. А на следующий день у меня начались месячные. Мои познания в области женской физиологии были настолько фрагментарны, что я сделала предположение о том, что, весьма вероятно, кровь проистекала из разорванной девственной плевы. К тому же, словно этого было недостаточно, следующих месячных пришлось ждать непривычно долго (у совсем молодых девушек регулярность циклов может быть нарушена и нередко зависит от эмоционального состояния), и я вообразила себя беременной! Я ответила Клоду, что я согласна при одном условии: он должен повторить свой вопрос, назвав меня по имени. Он немного удивился такому странному требованию, но не заставил себя упрашивать и несколько раз произнес «Катрин». Когда он вышел из меня, я увидела едва заметный коричневый штрих на внутренней стороне бедра.
Весь следующий день мы практически не вылезали из маленькой палатки, где нам двоим едва хватало места. Мы лежали обнявшись, отделенные от бродящих снаружи людей лишь тонкой материей, сквозь которую просачивался бледный свет солнца, окрашивающий наши тела песчано-желтым. В соседней палатке природой наслаждалась целая семья, и я помню, как жена раздраженно говорила мужу: «Но чем они там занимаются?! Они же не спать сюда приехали». Умиротворенный супруг с ленцой вставал на нашу защиту: «Ребята устали, оставь их в покое». Голод не тетка, и нам пришлось-таки в конце концов выбраться на свет божий, для того чтобы поесть на небольшой террасе. Голова у меня была как в тумане. По дороге назад к палатке я обратила внимание на то, что пляж и палатки находились в тени огромной скалы, располагающейся перпендикулярно морю.
Я не помню, как именно родители заполучили меня обратно, но точно знаю, что не обошлось без драм и что это было ненадолго. Не прошло и нескольких недель, как случился эпизод в саду, неподалеку от Лиона, рассказанный в начале книги, а спустя еще некоторое время я ушла из дома, чтобы жить с Клодом. Побег в Дьеп «сделал меня женщиной» и даровал неотъемлемое от этого титула право гулять самой по себе. Несмотря на это, оглядываясь назад и вспоминая наши упражнения в палатке на пляже, приходится признать, что они сильно смахивали на детские игры. Они напоминают мой излюбленный прием бегства из мира взрослых, когда, ребенком, я натягивала на голову простыню и создавала таким образом тесное, но в полном смысле слова «жизненное» пространство моего собственного маленького домика. Тяга предаваться запрещенной деятельности в общественных местах, будучи весьма ненадежно защищенной какой-нибудь хлипкой перегородкой, полупрозрачным занавесом листвы или, скажем, частоколом мужских ног, имеет с этим детским методом что-то общее. Эта элементарная конструкция нарушения заведенных обществом правил имеет, как ни странно это может показаться на первый взгляд, больше отношения к экстравертизму, чем к интровертизму: речь не идет о том, чтобы эксгибиционистически выставиться напоказ, но, напротив, о том, чтобы свернуться ежом, изо всех сил пытаясь скрыть свое наслаждение, и делать вид, что вы и ведать не ведаете об опасности того, что оно в любой момент может, как чертик из табакерки, выскочить навстречу ничего не ожидающим зрителям, способным к тому же помешать ему осуществиться.
3. СВЕРНУТОЕ ПРОСТРАНСТВО
Ниши
Эйфория наслаждения открытым пространством, охватывавшая меня во время обхода моих сексуальных владений, расположенных на окраинах Парижа, следуя внутренним законам своего развития, неизбежно оборачивалась игрой в прятки. Помню, как однажды нашла пристанище на большой просторной улице, в двух шагах от посольства СССР, в маленьком грузовичке с надписью «Мэрия Парижа», предоставленным, очевидно, одним из участников, оказавшимся муниципальным служащим. Мужчины залезали внутрь по очереди. Я встречала их либо сидя на корточках с открытым ртом, либо лежа на боку и стараясь максимально облегчить доступ к моей заднице. Мэрия не оборудовала принадлежащее ей транспортное средство ничем, что могло бы хоть немного смягчить контакт с обитым железом полом, мужчины старались вовсю, и я страшно мучилась. Но несмотря на это, я могла бы пролежать так всю ночь напролет: меня не пугала перспектива окончательно одеревенеть от неудобной позы и прикосновений невыносимо жесткого железа — такое одеревенение было ничто в сравнении с высшей степенью оцепенения, происходившего просто от осознания того факта, что я лежу, скорчившись в три погибели, в узкой нише и каждый удар члена погружает меня в нее все глубже и глубже — так бывает в тягучих мутных снах, когда сновидящий видит собственное тело, погружающееся во мрак. Я была лишена всяческой инициативы — с регулярными интервалами открывалась дверь, мелькали два силуэта и происходила смена караула. Я лежала в маленьком дребезжащем грузовичке, словно застывший идол, равнодушно принимающий подношения вереницы паломников. Я была в точности тем, чем не раз воображала себя в некоторых эротических фантазиях, в частности в той, где я представляю себя лежащей на слишком короткой кушетке в каморке консьержа, в то время как к моей торчащей из-за занавески заднице выстраивается длинная очередь из переругивающихся нетерпеливых мужиков. Нужно сказать, что грузовичок ничем не уступал обители анонимного консьержа. В тот день, однако, мне пришлось покинуть мой громыхающий алтарь прежде, чем все поклонники получили удовлетворение. На следующий день Эрик, который стоял на стреме, объяснил, что церемонию пришлось прервать по двум причинам: во-первых, сверх меры возбужденные участники начали вести себя крайне неосторожно, а во-вторых, грузовичок просто-напросто грозил опрокинуться.
Грузовики в этом смысле куда как удобнее — они, среди прочего, снабжены кушеткой. Всякий раз, когда я замечаю на обочине эклектично полуодетых девушек (бюстгальтер высовывается из декольте блузки, блузка не достигает пояса мини-юбки, из-под которой торчат чулки, и т. д.), ожидающих клиента, то не могу не думать о легком упругом движении ноги, которое им неизбежно придется выполнить, для того чтобы вскочить на подножку остановившегося грузовика. Мне хорошо знаком этот толчок, возносящий вас навстречу крепким объятиям двух здоровяков, деликатно подхватывающих вас наверху осторожными жестами людей, привыкших соразмерять движение своих больших тел с узким пространством, в котором им приходится работать. Мне везло больше, чем девушкам на обочинах: я была избавлена от необходимости торговаться и ждать на холоде. К тому же мне не приходилось разоряться на наряды: как правило, на мне было только пальто или плащ, который я распахивала, словно пеньюар, взлетая ввысь. Однажды мне повезло настолько, что, лежа на кушетке в грузовике неподалеку от ворот Отей — так вышло, что грузовик принадлежал компании International Art Transport, одному из крупнейших перевозчиков предметов искусства, — я насладилась по-настоящему изысканными ласками. В тот раз мной занимался только один из двух водителей (второй лишь наблюдал, сначала немного повернув зеркало заднего вида, затем подвинувшись поближе), который по-настоящему поразил меня тем, что продолжал целовать и гладить меня уже после того, как кончил. Я засиделась с ними допоздна и прекрасно провела время.