Выбрать главу

Древним евреям, продолжал библеист, было строго-настрого запрещено вызывать мёртвых: ещё царь Саул безжалостно изгнал из Израиля всех магов и некромантов, но в момент крайней необходимости, перед решающей битвой с филистимлянами, сам же и нарушил свой запрет. Сменив царские одежды на простонародное платье, Саул отправился в селение Аэндор, где, как он знал, жила старуха-волшебница, избежавшая казни, и умолял её призвать дух недавно умершего пророка Самуила, чтобы спросить у того совета.

Становилось жарковато. За окнами жужжали пчелы. Ада постоянно отвлекалась, она все ещё думала об Эстелле. Но словосочетание «аэндорская волшебница» заставило очнуться: словно прямо в лицо вдруг плеснули холодной водой. Её тотчас же затянуло в омут воспоминаний. Вот она девятилетней девочкой сидит на полу в узком простенке между окном и сервантом, жадно вчитываясь в найденный в библиотеке кузины Грации Аликандиа роман канадской писательницы Люси М. Монтгомери (только уже во взрослом возрасте Ада обнаружила, что М. означает Мод) «Волшебство для Мэриголд», который ей настолько понравился, что она читала и перечитывала его, пока не запомнила наизусть каждую строчку. Ни одна другая приключенческая книга из имевшихся дома и вроде бы лучше подходивших её натуре не привлекала Аду больше, чем «Мэриголд» (что она осознала лишь много лет спустя, да и то с помощью психоаналитика).

Лесли, семья Мэриголд, ужасно напоминали Бертран-Ферреллов: зажиточные горожане с аристократическими замашками, снобы и ретрограды; псевдоантичные виллы среди бескрайних полей, ростовые восковые портреты умерших дочерей под стеклянными колпаками; бесконечные обеды, мраморные лестницы, дальние комнаты, где жили одинокие пожилые родственники... Клондайк, дядя Мэриголд, напоминал маленькой Аде дядю Танкреди, Молодая Бабушка могла с лёгкостью сойти за портрет бабушки Ады. А у Старой Бабушки, которая перед смертью просила внучку пожарить ей яичницу, была загадочная чёрная кошка, которую звали... Аэндорская Волшебница! Незнакомой ещё с Библией маленькой читательнице это имя тогда ни о чём не говорило, но образ оказался настолько ярким, что неизгладимо отпечатался в памяти.

Как же Ада скучала по тем временам, по тому чтению! Став взрослой, она часто спрашивала себя, была ли в детстве счастливее, чем сейчас – нет, пожалуй, совсем наоборот. Но тогда она, по крайней мере, считала, что может быть счастлива в будущем, и ещё не утратила надежду.

К жужжанию пчёл теперь примешивался далёкий треск газонокосилки университетского садовника. Из открытого окна пахло свежескошенной травой. Помнится, у Мэриголд была воображаемая подруга, которая являлась ей только весной и была на самом деле цветущим кустом боярышника.

Когда воспоминания покинули Аду и она обратила внимание на происходящее в зале, выступал уже другой оратор. Он говорил о XXIII песни «Илиады», в которой мёртвый Патрокл во сне является Ахиллу и просит его похоронить. Ничего нового, если не считать удовольствия послушать цитаты: докладчик произносил их по-гречески, а Ада сразу же радостно вспоминала в переводе Монти, который читала ещё в средней школе, готовясь отвечать «прозаический пересказ». Сколько раз она слышала их от дяди Танкреди, имевшего обыкновение цитировать классику применительно к повседневной жизни и вечно придававшего древним максимам иронический подтекст!

«Спишь, Ахиллес! неужели меня ты забвению предал? Не был ко мне равнодушен к живому ты, к мёртвому ль будешь?»[7] – укоризненно говорил он на кладбище, обнаружив, что порог семейного склепа зарос сорняками. Или, например: «И взаимно с тобой насладимся рыданием горьким!» – это всегда говорилось, когда Ада или Лауретта, совсем ещё малышки, плакали навзрыд, ударившись лбом об угол стола в игровой, или хлюпали носом, если бабушка Ада ставила их в угол. «Насладимся рыданием горьким» – двум девчонкам четырёх-пяти лет от роду! В итоге они с кузиной выросли в атмосфере романтики и античного героизма, словно пришедших из романов д'Аннунцио (по крайней мере, на словах). Даже о возлюбленном, появившемся у Ады в подростковом возрасте, её родные говорили: «Там твой Патрокл пришёл».

Своё выступление второй докладчик закончил вопросом: а есть ли для исследователя практическая разница, и если да, то в чём она, между катабасисом[8], вызовом духов и явлением призрака? Нужно ли разделять явления мёртвых, «поднимающихся» из преисподней поговорить с живыми по собственной инициативе, и случаи, когда живые «спускаются» в Аид, чтобы побеспокоить его обитателей своими проблемами? Потом он внезапно добавил: «А как насчёт общения с душами умерших, всех этих спиритических сеансов, столь модных в прошлом веке? С ними-то как быть?»