Гарт сел и принялся усердно развязывать тесемки на заляпанной коричневой кожаной папке, которую он вытащил из рюкзака. Со своего места я увидела стопку квитанций о вкладах, сообщений полиции и несколько подборок с вырезками из газет. Гарт аккуратно разложил их в ряд возле себя и снова взглянул мне в лицо.
— Сколько вы видели случаев, подобных моему?
— Ты двадцать пятый, Гарт.
— Двадцать пятый! Мой адвокат сказал мне, что вам известно много случаев, но двадцать пять... Двадцать пять мальчиков, обесчещенных священниками?
-Да.
— Так что я не единственный, — сказал он.
— Нет, не единственный.
— Почему так много?
— Я много раз задавала себе этот вопрос, Гарт. Никто не хочет выслушивать мальчиков, и многие годами ждут, чтобы рассказать свои истории. Это требует большого мужества.
— Да. У меня это заняло пять лет. Мне хотелось бы поговорить об этом быстрее, — придвинувшись к разложенным бумагам, он добавил: — Я сохранил эти чужие истории.
— Это помогло тебе?
- Да.
— И ты хочешь предотвратить подобные случаи с другими.
— Я делаю это, но двадцать пять, боже мой... Это кажется безнадежным, — он сглотнул. — И никто не говорит об этом.
— Ты говоришь об этом.
— Я хочу говорить об этом...
— Ты здесь. И это начало.
— А другие рассказывают об этом открыто?
— Нет, не рассказывают. Некоторые ждут больше десяти лет.
Я пока не хотел говорить об этом, но подумал о других детях. Боже, если этот парень еще делает это, то я покончу с собой.
Подобно многим другим подросткам, которые стали жертвами сексуального злоупотребления, Гарт нес на своих плечах слишком тяжелую ношу. Не Гарт, а злоупотреблявший священник был ответствен за то, что он сделал с другими детьми. Хотя Гарт должен был поверить, что он может что-то изменить. Он не был способен предотвратить злоупотребление по отношению к себе. Но у него была сильная потребность прекратить это по отношению к другим детям. «Я здесь только по одной причине».
— Гарт, то, что случается с другими детьми, важно, но не ты отвечаешь за это.
Он посмотрел на газетные вырезки, разложенные на коленях.
— Если бы они сказали что-нибудь...
— Если бы они сказали что-нибудь, то этого могло бы не случиться с тобой.
— Да. Глупо сердиться на них. В конце концов, как вы говорите, это сделали не они, а священник.
Гарту было нелегко выразить злость на других мальчиков, которые молчали. Сказав это наконец вслух, он не мог смотреть мне в глаза до конца сеанса. Все шло нормально. Мы сидели на полу, и Гарт читал мне выдержки из своей коллекции статей. Он еще не мог разговаривать о том, что произошло с ним, но по крайней мере мог читать истории о злоупотреблениях священника, а я слушала. Среди них были истории двух мальчиков, которых обесчестили в летнем лагере. Обоим было по тринадцать лет, в таком возрасте многие мальчики проходят период созревания. Это возраст начала, а не завершения развития, когда, по моим наблюдениям, пристают ко многим мальчикам. Первый рассказ Гарт прочел без видимых эмоций. Я заметила, что это потребовало от него больших усилий, даже нейтральный тон журналиста не мог замаскировать случившегося: содомский грех, физическое насилие, унижение священником, впоследствии благословившим одного из мальчиков. Эти истории было тяжело читать и тяжело слушать. Пока Гарт читал, я чувствовала, как в моем теле нарастает напряжение. Когда он отложил первую статью и принялся за вторую, я спросила, не хочет ли он сделать перерыв. Гарт покачал головой и продолжил чтение. С самого начала второй истории я поняла, что случаи обоих мальчиков очень похожи, по крайней мере жестокие действия описывались одинаковыми грубыми словами. Это был тот же самый священник. Гарт читал монотонно, и вдруг я услышала слово «ублюдок», произнесенное глубоким низким голосом. Гарт прочел истории других мальчиков и ушел, ничего не сказав.
После его ухода я заинтересовалась, действительно ли услышала то, о чем подумала. Я не была уверена. На столе моей помощницы в приемной я увидела конверт из оберточной бумаги. На его лицевой стороне была нацарапана мольба: «Пожалуйста, сохраните это». Внутри было только два рассказа о мальчиках из летнего лагеря.
На второй сеанс Гарт опоздал. Я ждала, размышляя над оставленными вырезками. Я была уверена, что истории в конверте имеют прямое отношение к его собственной, что он был «лагерным мальчиком». Но несмотря на сходство историй (тот же возраст, тот же священник, такое же злоупотребление), чувства и реакции жертв могли отличаться. На что это было похоже для Гарта? И что он почувствовал, узнав, что тот же самый человек делал подобное с другими детьми?