— Какая часть этой истории самая страшная для тебя?
— Кажется, я все время хотел убить этого парня. Он заставил меня чувствовать себя убийцей. Я так ненавижу его. Я продолжаю думать, как навсегда избавиться от этих барунов?
— Ну, прежде всего он был больше тебя и лежал на тебе. Было бы трудно уйти от него в окружении спящих мальчиков.
— Да, я знаю, но до сих пор удивляюсь, почему я не закричал, почему ничего не сделал. Я совсем оцепенел.
— Ты был в ужасе, Гарт.
— Я это знаю, но я ожидал, еще ожидаю от себя большего.
— Что бы ты хотел сделать?
Он засмеялся. Больно было слышать этот резкий смех.
— В том-то и дело, доктор Понтон, что вы задаете правильный вопрос. Мне хотелось бы изнасиловать мерзавца. Ну вот, я и сказал это. Я немногим лучше его.
— Но ты не сделал этого, Гарт.
— Нет, в любом случае не сделал.
В тот день после ухода Гарта я сидела успокоенная. Я обнаружила, что он испытывает целую гамму чувств по отношению к священнику: паралич, смешанный со страхом, желанием убить, изнасиловать его — все это он носил в себе годами. Но теперь Гарт по крайней мере начал рассказывать об этом.
В течение нескольких последующих недель я закончила работу с Гартом. Беседы с ним и подготовка его официального доклада заняли гораздо больше времени, чем предполагали я и его адвокаты, и мне понадобилось многократно спрашивать его. Наша совместная работа состояла из определенных этапов, и я почти не могла ее ускорить. Если бы я попыталась оказать давление, то Гарт замкнулся бы.
Пока мы работали, Гарт избегал единственной темы — сексуальных фантазий. С некоторых точек зрения нам нужно было бы поговорить и об этом. Из опыта работы с другими мальчиками, пережившими насилие, я знала, что в этой деликатной сфере насильник тоже оставляет следы. Я вспомнила свою работу с Джимом, двадцатилетним проектировщиком сетей, который пришел ко мне, потому что у него были трудности в работе с дисплеем. Перед ним всплывали образы отчаянно борющихся мужчин и мальчиков, которые заканчивались эротическими сценами. Джима это возбуждало и в то же время очень беспокоило. В ходе совместной работы выяснилось, что в восьмом классе Джим столкнулся с группой старшеклассников. Он надеялся, что ребята настроены дружелюбно, но они набросились на него и, громко смеясь, стали избивать. Один из мальчишек, от которого Джим меньше всего ожидал агрессии, даже порвал его нижнее белье. Джим не мог вспомнить точно, что случилось потом, помнил только, что бежал изо всех сил.
Воспоминания об этом происшествии долго преследовали его. Только спустя несколько недель после нападения он обнаружил, что его стали зачаровывать сцены противоборства между мужчинами и мальчиками. Он начал мечтать о таких сценах, а позже рисовать их и ходить на кинофильмы, в которых показывали такие насильственные действия. Это расстраивало и одновременно привлекало Джима, их образы преследовали его. Джим говорил, что в этих сценах он может в равной степени представлять себя как насильником, так и жертвой.
До прихода ко мне Джим ни с кем не разговаривал об этом нападении. Он был поражен тем, сколь сильны его чувства даже спустя годы после этого события. Он чувствовал себя преданным другими мальчиками, а особенно тем, кого считал своим другом, а всесильная память прочно закрепила в нем ощущение телесной слабости и полной беспомощности. В своих фантазиях он вновь и вновь проигрывал эти ощущения.
Двадцать пять мальчиков, с которыми я беседовала до Гарта, были изнасилованы в возрасте от одиннадцати до пятнадцати лет, обычно еще не имея никакого сексуального опыта, кроме мастурбации, когда они уже почувствовали эрекцию, но еще ни в кого не проникали. Беседуя с этими молодыми людьми, я наблюдала другие модели поведения. Каждый священник следовал своему шаблону поведения, независимо от того, скольких мальчиков он обесчестил, своему собственному причудливому «танцу обольщения». Почти всегда неотъемлемой частью этого «танца» было насилие: преимущество в росте, зажимание ног, заднего прохода, рта, иногда нашептывались угрозы: не рассказывай... ты заплатишь... никто и никогда тебе не поверит, ты мальчишка...
Насилие чаще всего совершалось в заведомо безопасных местах: ризнице, библиотеке, летних церковных лагерях. Каждый священник использовал свои слова, установки и действия по отношению ко всем обесчещенным мальчикам.
Хасси и его коллеги сообщают, что мужчины, пережившие в детстве насилие, чаще прибегают к алкоголю и наркотикам, более подвержены депрессии, имеют низкую самооценку, чувствуют безнадежность по отношению к будущему, озабочены контролем над своими сексуальными чувствами и внешним видом. Многие из тех, с кем я встречалась, страдали от депрессии. Все они имели низкую самооценку и чувствовали неуверенность в своем будущем. Большинство из них утратили тесные отношения с церковью. Насилие сделало их недоверчивыми к другим священникам и погубило их духовность. Исследователи заметили, что духовенство пользуется уважением и имеет особый подход к мальчикам, доверяющим их положению в церкви и общине, поэтому так трудно бывает выявить сексуальное злоупотребление. Если кто-то обнаруживает случившееся, то жизнь обесчещенных становится совсем кошмарной. Одноклассники обзывают их «мальчиками священника» и делают неприличные жесты. Многие отдаляются от общества, так как не могут ни с кем поделиться своей бедой.