— Что ты думаешь об этом, о месячных и силе?
— Кажется, я могу чувствовать изменение моего энергетического уровня, как будто сила нарастает...
Дженни начала смеяться, и я увидела, что она уже способна шутить по этому поводу, может быть, даже чуть-чуть радоваться. Вскоре после обсуждения она предложила, чтобы я подобно Фрейду рисовала графики месячных моих пациенток, только переводя их в приливы энергии. Пересказывая разговоры о месячных со своими подругами, с матерью, а иногда даже с отцом, Дженни постепенно выкладывала свои собственные мысли. Она ожидала наступления месячных. Она подробно излагала разговоры об этом со своими подружками, каждая из которых предполагала, на что это будет похоже. С тех пор, как у подружек начались месячные, а у нее не было, ей стало труднее. Дженни слышала кое-что об их опыте, и у некоторых было не очень хорошо. К удивлению девочки, многие подружки не сказали ей, когда у них начались месячные, и часто она не могла обнаружить это еще несколько месяцев. Все это подействовало на ее прежнее нетерпеливое предвкушение этого события. Должно быть, это нехорошо, если никто не рассказывает о нем.
Напротив, интерес матери к приближающемуся событию никогда не был подвержен колебаниям, но он начинал все больше надоедать Дженни. Почему ее мать так интересуется и почему реакция матери так отличается от реакции подружек? Постепенно Дженни стала относиться к интересу матери со смущением и скепсисом. Когда начались месячные, Дженни, к своему удивлению, обнаружила, что она чувствует себя хорошо. Однако в атмосфере окружающего молчания трудно было воспринять возбуждение Сары, а модель противостояния между ними, которая развилась за время развода, только ухудшала дело. К тому же отношения Сары и Дженни к месячным Дженни имели некоторое подобие противоборства. Обе они были взволнованы этим событием. Дженни видела, что мать «берет верх» над ее волнением, о чем свидетельствовала идея с проведением вечеринки. В мире молчания Дженни хотелось поделиться с кем-нибудь, но она хотела, чтобы этот этап и этот праздник принадлежали ей, а не Саре. При некоторой помощи с моей стороны они сумели обсудить и найти такой способ восприятия этого события, который был приятен обеим.
— Я рада, что вы поговорили с моей матерью.
— Я рада, что она поговорила с тобой.
— Я тоже. Я могу сказать, что это было нелегко для нее. Потом, когда она рассказала про свою собственную мать, котекс в комоде и разговор с ней только шесть месяцев спустя. И после этого переход к семейной вечеринке. С ума сойти. Это такой большой шаг для одного поколения.
Я увидела так хорошо знакомую мне Дженни, этого ребенка, который очень легко может разбудить в вас ваш собственный опыт. Она посмотрела на меня и спросила:
— Так как продвигается письмо, доктор Понтон, специалист по подросткам? — И затем добавила, покачивая головой: — Бьюсь об заклад, не так легко.
— Ты права, Дженни. Говорить и писать об этом нелегко.
— Вы знаете, я тоже хочу написать туда. О моем сне. Я хочу написать о том, как дети могут устроить «вечеринку месячных» и не смущаться.
— Как раз теперь нам обеим осталось совсем немного.
— Обеим куча дел.
В итоге я написала статью для книги Дженни. В ней я рассказала о ее сне, кое-что о нашей совместной работе над ним, дав ей знать, что она помогла мне раскрыть некоторые мои ощущения относительно моих месячных.
Из моего описания выпал Джонатан. Поначалу Дженни хотела рассказать ему, но чувствовала неуверенность в том, как это сделать. В этом Дженни не отличается от девочек, чьи родители живут вместе. Нелегко рассказать папе, что у нее первые месячные, а окольного пути нет. Когда у него появились подозрения, подтвержденные звонком матери, он еще сильнее почувствовал себя покинутым. После нашего разговора он решил поговорить с Дженни. Для него это было нелегко. Дженни рассказала мне об их разговоре, заметив, что лицо Джонатана так покраснело, как будто у него начинается сердечный приступ. Затем она добавила, что знает, насколько это трудно, и восхищалась его попыткой. Важным было то, что смущение отца позволило Дженни легче разговаривать о своих собственных ощущениях по поводу месячных, разговаривать как со стеснением, так и с гордостью.
Табу
Связанные с менструацией запреты являются всеобщими. Слово табу происходит от полинезийского слова тупура, означающего менструацию. Отношение древних к «тупура» не отличается в корне от нынешнего отношения нашей культуры к менструации.