хирургической пародией на Энн Лэндерс [Псевдоним журналистки Рут Кроули, на протяжении нескольких десятилетий ведшей в «Чикаго Сан-таймс» колонку, посвященную
советам по налаживанию семейной жизни – прим. пер.], решая семейные проблемы скальпелем вместо добрых советов?
Он закурил первую сигарету за месяц и уселся за стол в сгущающейся темноте. Потом, когда почти стемнело, его секретарша, Эстер, постучалась и вошла.
– Доктор?
– В чем дело, Эстер? Я занят.
– Мистер Пирс и мистер де Сенца. У них прием на шесть часов.
Доктор Арколио раздавил сигарету и разогнал рукой дым.
– Ох, мать твою. Ну хорошо. Пусть заходят.
Джон Пирс и Филип де Сенца прошли в кабинет и встали перед столом, как два школьника, которых привели в кабинет директора. Джон Пирс, молодой блондин,
был одет в бесформенный итальянский костюм с закатанными рукавами. Филип де Сенца – старше, крупнее и темнее – в сливовый свитер ручной вязки и мешковатые
коричневые слаксы.
– Как вы? Простите… я был немного занят сегодня.
– О, мы понимаем, – сказал Филип де Сенца. – Мы и сами были заняты.
– Ну и как идут дела? – спросил доктор. – Проблем нет? Не болит?
Джон Пирс смущенно покачал головой. Филип де Сенца нарисовал пальцем круг в воздухе и сказал:
– Превосходно, доктор. На две тысячи процентов превосходно. Охренительно, если позволите так выразиться.
Доктор Арколио встал и прокашлялся.
– Тогда позвольте мне взглянуть. Поставить ширму?
– Ширму? – хихикнул Пирс.
Филип де Сенца отмахнулся.
– Нам не нужна ширма.
Джон Пирс расстегнул ремень, дернул ширинку и стянул трусы с пятнами от зубной пасты.
– Не могли бы вы наклониться? – спросил доктор Арколио. Пирс легонько кашлянул и сделал, что просили.
Доктор Арколио разделил его мускулистые ягодицы, и его глазам предстали два багровых ануса, оба крепко сжатые, один над другим. Вокруг верхнего было наложено
более девяноста швов, но все они отлично зажили – остались только легкие диагональные шрамы.
– Хорошо, – сказал доктор Арколио. – Все в порядке. Можете одеваться.
Он повернулся к Филипу де Сенце и только приподнял бровь. Де Сенца задрал свитер, сбросил брюки и теперь гордо тряс своим обновленным агрегатом – темным
пенисом, рядом с другим пенисом и четырьмя волосатыми яичками по бокам.
– Ничего не беспокоит? – спросил доктор, приподняв оба пениса с профессиональным безразличием и внимательно их оглядывая. Оба начали твердеть.
– Только синхронность. – Филип де Сенца пожал плечами, улыбнувшись своему другу. – Никак не могу научиться кончать одновременно. Пока я кончу, у бедняги
Джона уже все болит.
– В общем, удобно?
– О да, хорошо… если я не ношу чересчур приталенные брюки.
– Хорошо, – сказал доктор Арколио. – Застегивайтесь.
– Так быстро? – кокетливо произнес де Сенца. – Недешево получается. Сто долларов за две секунды ласк. Стыдно должно быть.
Тем вечером Джон Пирс и Филип де Сенца пошли ужинать в Le Bellecour на Мюррей-стрит. Весь ужин они держались за руки.
Доктор Арколио зашел в бакалею, а потом поехал на своем металлически-голубом «Роллс-Ройсе» домой, слушая «Богему» Пуччини. Время от времени он поглядывал
в зеркало заднего вида, думая, что выглядит уставшим. Дороги были загружены, ехал он медленно, и, почувствовав жажду, он достал яблоко из сумки на заднем
сиденье.
Он думал о Хелен, думал о Джоне Пирсе и Филипе де Сенце, думал обо всех тех женщинах и мужчинах, чьи тела так искусно превратил в живые воплощения их сексуальных
фантазий.
Фраза, брошенная де Сенцой, не выходила у него из головы. Стыдно должно быть. И хотя Филип де Сенца пошутил, доктор Арколио внезапно осознал, что да, он
должен стыдиться того, что натворил. В самом деле, он и так стыдился. Стыдился, что использовал свой хирургический гений для создания эротических уродов.
Стыдился, что изувечил множество прекрасных тел.
Но накатившая волна стыда принесла не только боль, но и утешение. Потому что человек – нечто большее, чем божья тварь. Человек способен перевоплотиться
и найти странное удовольствие в боли, унижении и саморазрушении. И кто может сказать, что правильно, а что – нет? Кто может дать определение совершенного
человеческого существа? Если дать женщине вторую вагину – это плохо, то, возможно, исправить заячью губу у ребенка – это тоже плохо?
Он чувствовал себя подавленным, но в то же время и воодушевленным. Он доел яблоко и швырнул огрызок на дорогу. Позади не было ничего, только факельное