— Приветик! — говорю я достаточно громко, чтобы она больше не могла продолжать меня игнорировать. — Я буду салат с обезьяньими мозгами и напиток из крови огромного козла, о, ещё лед туда положите, пожалуйста.
Глаза Кингстона становятся большими, а его лицо мертвецки-бледным.
— Ч-что? Эхо, я всегда открыт для чего-то нового, но ты не можешь быть… — он останавливается на полуслове, сужает глаза и уголок его губ немного приподнимается. — Блин. Ты это не серьёзно, — он расслабленно выдыхает. — Слава Богу.
— Только посмотрите на них, — говорю я с дерзкой улыбочкой, — тех, кто меня услышал.
Теперь она считает меня достойной внимания, и поворачивается ко мне с кислым выражением лица.
— Что будете заказывать?
— Мой безнадёжно преданный парень и я будем два больших «Золото Дураков» и две большие колы, — говорю ей, а затем наклоняюсь через стол к Кингстону и хлопаю ресницами. — Ты согласен, мой сладкий зайчик?
Его взгляд опаляет, словно жидкая сталь.
— Всё, что пожелаешь, моя милая кошечка, — мурлычет он, не разрывая наши взгляды.
— Хммм, — неодобрительно бормочет официантка, прежде чем уйти. Я предполагаю, что она ушла — всё же ушла, так как не оглядываюсь.
Кингстон тут же начинает петь в своей манере.
— Милые коготки. Ты чертовки сексуальна, когда ревнуешь.
— Я не ревную, — смеюсь я сквозь свою ложь, скрещивая руки. — Я оскорблена. Что если бы я и правда была твоей подружкой? Она должна принимать заказ, а не игнорировать меня и заниматься с тобой глазным сексом!
— Глазной секс? — он усмехается. — Думаю, этот звучит по-другому, типа «трахаться глазами».
Ах, конечно, этот жаргон он отлично знает.
Я пожимаю плечами.
— Знаю. Я пыталась не быть грубой. Ты должен выражаться менее грубо.
— Если бы ты была и в самом деле моей девушкой… — теперь он наклоняется через стол ко мне, говоря хриплым голосом, от которого мои бёдра начинают дрожать. — Я бы сделал так, чтобы все возможные грязные, грубые слова слетели с твоих уст прямо мне в ухо — несколько раз.
Я тут же опускаю глаза, молясь, чтобы моё лицо не приобрело ярко-красный цвет из-за бушующего внутри меня жара.
— Кингстон, остановись. Ты не можешь…
Официантка спасает меня, вернувшись и опустив с шумом наши напитки на стол.
— Ваша пицца будет готова в ближайшее время. Что-нибудь ещё?
Когда я не предпринимаю никаких попыток поднять голову или ответить, Кингстон отвечает ей за меня.
— Больше ничего, спасибо.
Мне нужно выпить, чтобы немного охладить себя и утолить сухость во рту, но я не могу пошевелиться из-за смущения.
— Эхо, — говорит он мягко, — пожалуйста, посмотри на меня.
Я поднимаю только глаза, оценивая насколько искренне он говорит, при этом соблюдая осторожность под его вопиющим натиском сексуальности.
— Прости меня, я зашёл слишком далеко, знаю. Я часто теряю голову в твоём обществе, и я прошу прощения за это. Я бы никогда намеренно не оскорбил тебя или смутил. Просто… Я мужчина, а ты… — он вздыхает и запускает одну руку в свои тёмные волосы.
— Я что? — уверенно спрашиваю я, зная, что произношу это вслух.
— Ты не похожа на других, и я буду помнить об этом.
«Почему он так грустно смотрит, говоря это?»
— Поэтому, — продолжает он, выдавливая неуверенную улыбку, которая, как я предполагаю, является попыткой ослабить напряжение, — расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю о тебе, сладкая Эхо.
Внезапное изменение в теме, а также отсутствие флирта, выдёргивают меня из транса, в который я впала.
— Э-э, например?
— Хм, — он потирает подбородок, размышляя. — Что планируешь делать после окончания школы? Какой университет ты выбрала? Факультет?
— Нет и нет, — стону я, глядя на него. — Знаю, это жалко выглядит, но просто… я разрываюсь.
— Между чем? — он потягивает колу, в то время как я глазами ловлю каждое движение его губ.
— Ну… — я моргаю и делаю большой глоток напитка, тщательно продумывая свои следующие слова. — Я обожаю свою семью. И только между нами, я чувствую себя плохо каждый раз, когда думаю об уходе от них.
— Они ведь хотят, чтобы ты была счастлива, — сразу отвечает он. И я знаю, что это правда, но угрызения совести всё же дают о себе знать.
— Вот почему я разрываюсь. Я предана своей семье, но я также хочу свободы, которой никогда не имела — настоящего вкуса свободы. Есть ли какой-то в этом смысл?
— Конечно, — его улыбка нежная, понимающая, без какого-либо осуждения.
Я не могу ничего поделать и улыбаюсь в ответ благодарной улыбкой, прежде чем добавить: