Он не убирает руки, сделав это. И, должно быть, почувствовав мою напряжённость, он наклоняется и, касаясь ртом моего уха, произносит:
— Это просто массаж, чтобы ты немного расслабилась перед сном. Это наименьшее, что я могу сделать, чтобы снять напряжение после сегодняшнего дня.
Он немного спускает халат с моих плеч и начинает разминать мои мышцы уверенными, быстрыми движениями.
— Лучше? — спрашивает он, и я киваю в ответ. Кингстон перемешает одну руку к моему затылку, и я наклоняю голову вперёд. — У тебя красивые волосы, — шепчет он, — но я часто задаюсь вопросом, как бы они выглядели, если бы были длинными и гладкими.
Мама плакала, когда я отрезала свои тёмные волосы под стрижку эльфа, которая у меня сейчас. Я шепчу то же объяснение, что говорила ей:
— Они всё время спадали мне на глаза во время выступления.
— Весомый аргумент. Как я и сказал, это хороший выход из ситуации. И твои выступления…
— Спасибо, — заканчиваю за него, уже зная, что он наслаждался моим номером, и потому что не уверена, что смогу справиться с описанием его впечатлений, пока его руки касаются моей кожи.
Халат спадает ниже к талии, и его руки тоже следуют за ним. Кингстон опускается руки к моей пояснице, и я испытываю покалывание от кончиков его пальцев при каждом касанием.
— Эхо, — бросает он, его голос настолько хриплый и глубокий, что я издаю стон и полностью растворяюсь в его прикосновениях. — Ты восхитительная. Но я не могу…
Его слова обрываются, руки исчезают, и вместо них я чувствую прикосновение его губ. Горячие, влажные, с открытым ртом поцелуи, словно дождь скользят по моим плечам, а затем всё ниже и ниже по моей спине, его тяжёлое дыхание заполняет комнату. Я молча проклинаю свой закрытый спортивный бюстгальтер, когда он препятствует его губам опуститься ниже.
Я отказываюсь от всех ощущений, невыносимо пульсирующих между ног, и поворачиваю лицо, чтобы найти его рот. Он тоже поднимает голову, и всё затуманивается, когда наши рты соединяются вместе.
О, Боже. Я не могу сдержать стон, и он растворяется в нашем горячем, страстном поцелуе, в то время как наши языки отчаянно сталкиваются, словно у них больше никогда не будет такого шанса. Он обхватывает ладонями мои щёки, и, поставив меня в более удобное для себя положение, приподнимает мой подбородок так, чтобы быстрее и глубже впиться поцелуем в мои губы — с жаждой, сравнимой с ударом небес.
Я быстро разворачиваю тело и позволяю своим рукам бродить по его груди, исследуя каждую выпуклую твёрдую мышцу. Ощущения переполняют меня, и я боюсь, что могу потерять сознание в любой момент.
И затем всё исчезает, когда он резко встаёт, издавая рёв, наполненный болью и разочарованием, его великолепная грудь вздымается быстрее, чем моя собственная.
— Ты должна уйти, — он отворачивается от меня, сильно потирая рукой затылок. — Сейчас, Эхо. Это было ошибкой. И не должно повториться. Спокойной ночи.
Я нервно поправляю свою одежду и немного колеблюсь, когда встаю. Чувствую себя дурой — распутной, жалкой дурой. Я сделала что-то неправильно? Это был мой первый поцелуй, и мысль о том, что я всё испортила, — раз он требует, чтобы я ушла, — разрушает меня.
Но я ничего не спрашиваю. Вместо этого, молча ухожу в свою комнату и падаю на кровать лицом вниз. Последнее, что я помню, когда засыпаю — это его глупые предупреждения об искушении.
И мои слёзы.
Глава 19
Сегодня утро воскресенья, а не неделя публичных представлений, поэтому я, несмотря на то, что ещё достаточно рано, одеваюсь и направляюсь к павильону, чтобы насладиться умиротворением, когда ночь перетекает в утро. Я хочу — нет, нуждаюсь — найти спасение в музыке и выступлении. Я хочу потеряться в них, чтобы никто не смог меня отыскать, даже я сама.
Только это, в любом случае мне не соответствует. Я ищу старую Эхо: ту молодую девушку, которой я была до того, как Кингстон Хоторн приехал в наш дом. Уравновешенную версию себя, которая не стала бы надевать бикини и обманывать себя, полагая, что это невинно, чтобы потом выставить себя на посмешище.
Но мне не удаётся это сделать даже в полдень, когда моё одиночество нарушают неприятные звуки хихиканья и визга. Вися высоко в воздухе на перекладине, я смотрю вниз, готовая попросить немного уединения, но ошеломлённо останавливаюсь.
Клей, Кингстон и парень, которого я узнаю с футбольного матча, присоединяются ко мне, и они не одни. С ними девушки, и каждая обнимает того парня, на которого претендует. Я не знаю ни одну из них, но мне не нравится, что они находятся в моём павильоне.
Так значит Кингстон и Клей приятели? И что ещё лучше, где Саванна? Может, я с ней и не разговариваю, но мне кажется, сейчас она является связующим звеном каждому из них/им обоим.
Кингстон подходит и выключает музыку, а затем запрокидывает голову, чтобы посмотреть на меня.
— Привет тебе там, подруга. Твои родители сказали, что я могу пригласить всего несколько человек. Надеюсь, ты не возражаешь, я не знал, что ты будешь здесь. Мы можем найти другое место.
Трио тарталеток хихикает, что меня не очень-то и удивляет.
Я не указываю на то, что музыка должна была подсказать, что я нахожусь здесь. И если он решил вернуться к называнию меня «подругой» и выставлять напоказ другим девушкам мой павильон менее чем через двадцать четыре часа после того, как целовал не только мой рот, но и моё тело, будь я проклята, если собираюсь вести себя растерянно.
Возможно, я и правда ужасно целуюсь. Или, возможно, я слишком много читала об этом — в конце концов, он знает гораздо больше меня о той ситуации, в которой мы оказалась, наряду со следующим днём после случившегося.
Я улыбаюсь так широко, что уголки моего рта начинают болеть.
— Нет проблем. Я уже заканчиваю, — я падаю и переворачиваюсь, удачно приземляясь в сети, и не теряя времени, выбираюсь и встаю на ноги перед ними. Часть меня так и норовит сказать им, чтобы они не трогали или не сломали что-нибудь, но Клею об этом отлично известно, поэтому я хватаю свои вещи и спешу к выходу.
— Хорошо повеселитесь! — кричу я через плечо.
— Эхо, ты не должна уходить, малышка. Останься и потусуйся с ними.
Слова Клея немного замедляют мои шаги, но Кингстон окончательно останавливает меня.
— Да, Эхо, почему бы тебе не остаться? — я поворачиваюсь лицом к Кингстону с серьёзным выражением лица, не имея возможности прочитать его намерения из-за ухмылки. — Мы тебя прервали. Ты не должна уходить.
— Ага, — брюнетка, обнимающая Кингстона, неискренне соглашается, презрение в её глазах перечит словам. — Останься, пожалуйста.
Кингстон приподнимает брови в любопытстве, желая понаблюдать за моей реакцией. Думаю, я его разочаровываю, когда отвечаю любезно, без намёка уколоть в ответ или сарказма.
— Спасибо, но я действительно закончила. Мне ещё нужно сделать домашнее задание. Увидимся!
Но перед тем как уйти, я поднимаю один палец, на этот раз средний, и делаю вид, что чешу нос. И это не ускользает от Кингстона, который выпускает короткий, хриплый смешок.
Я гордо поднимаю голову и в привычном темпе ухожу, говоря себе, что вполне возможно быть аутсайдером, каким я только что была, чтобы почувствовать себя, как дома.
И я продолжаю убеждать себя в этом до конца недели, когда компания Кингстона увеличивается вдвое. Я больше не удосуживаюсь оценить кого-то — это уже не так весело, — как и он. По сути, теперь это и его дом тоже, и он имеет полное право приглашать своих так называемых «друзей».
Кингстон не проявляет ко мне особое внимание или излишнюю дружелюбность. Он просто равнодушен. Он говорит «привет» и «пока», когда мы пересекаемся дома или в школе — то, чего можно ожидать от иностранного студента, который обжился в вашей гостевой комнате. Это трудно объяснить, даже самой себе. Между нами не произошло ничего плохого, нет постоянных подстреканий или враждебности, но что-то изменилось, и это настолько ощутимо, что больно.