— Спасибо, сэр.
Она поворачивается и быстро идёт собираться.
— Предоставленные сами себе, — мурлычет Кингстон мне на ухо.
Следующую неделю или больше — я, честно теряю счёт времени от блаженства — мы с Кингстоном живём в нашем собственном мире: гуляем по территории, делим ужины при свечах, которые готовим вместе на первом этаже, и плаваем по пруду на лодке, которой он управляет с помощью весел своими сильными, мускулистыми руками.
И занимаемся любовью на огромной кровати в нашей комнате. И на ковре перед камином. И несколько раз в горячей ванне.
Одним прекрасным утром за завтраком на веранде, где мы сидим только в халатах, он неожиданно бросает свой серебряный прибор и отталкивает стул.
— Иди сюда.
Уже не стесняясь, я спешу к нему и сажусь на колени, обнимая руками за шею.
— Ты, кажется, полностью поглощена этим местом, — говорит он.
— А как иначе? Я хочу остаться здесь, вот так, когда только мы... навсегда.
— Правда? — тембр его голоса становится ниже, и он опускает голову, целуя меня в шею и приоткрывая халат. — Мне приятно это слышать. Мы были бы предоставлены сами себе, и могли делать всё, что захотели, где пожелаем.
Откидываю голову назад, когда он берёт мою обнажённую грудь в рот, скользнув двумя пальцами по моей влажности, а затем в меня.
— Всегда такая горячая и тесная для меня, — стонет Кингстон.
Слышу, как рвётся фольга, и откидываюсь назад, наблюдая, как он разрывает упаковку с презервативом, который где-то прятал. Распахиваю его халат, облизывая губы при жадном взгляде на его тело.
— Это сделаешь ты.
Он протягивает мне презерватив, его глаза горят желанием. Я осторожно раскатываю его по его твёрдости.
— Возьми меня в себя, любовь моя. Скользни на меня, нежно и медленно. Я хочу почувствовать, как натянется каждый дюйм твоего тела, пока ты будешь смотреть на меня.
Девушки, которая заколебалась бы при этом, давно уже нет. Я жажду Кингстона на каждом уровне, но почти на самом верху списка — физическая близость.
Поэтому я с лёгкостью подчиняюсь, двигаюсь над ним и постепенно опускаюсь на его стержень, удерживая его голодный взгляд своим собственным.
— Моя прекрасная девочка, — хрипит он, сжимая мои бёдра, чтобы заставить меня двигаться медленнее, чем я хочу. Кладу руки ему на грудь, массируя, и он мычит в одобрении. — Ты такая чертовски сексуальная, Эхо. Я люблю, когда ты вот так объезжаешь мой член. Так что бери... что хочешь.
— Кингстон, — выдыхаю я, его слова возбуждают, моя потребность двигаться быстрее невыносима. — Больше, пожалуйста.
— Это то, что тебе нужно?
Он надавливает на мои бёдра, удерживая меня на себе, и вбивается в меня до тех пор, пока не достигает чувствительного местечка внутри меня так глубоко, как никогда раньше.
— Ах, тебе это нравится.
Он снова это делает, и я сжимаюсь вокруг него, новый электрический разряд проходит через моё тело.
— Подожди, — предупреждает он.
Хватаю его за плечи, цепляясь за крепкое тело, когда он врезается в меня, тяжело и глубоко, так быстро и агрессивно, что струйка пота скользит по его виску.
— Чёрт, Эхо, любовь моя.
Его стоны безумны и прерывисты. Наше рычание сливается в воздухе, и я почти теряю сознание от удовольствия, когда он пульсирует внутри меня, отправляя меня через грань, о существовании которой я даже не подозревала.
Опускаю голову ему на плечо. Наши обнажённые груди скользят и прижимаются друг к другу, биение наших сердец потеряло всякий ритм.
Спустя несколько мгновений, он целует меня в ухо и говорит последнее, что я ожидаю услышать:
— Оставайся со мной, здесь. Навсегда. Теперь это всё моё. Я хочу, чтобы ты жила здесь, и однажды вышла за меня замуж. Я хочу каждый день просыпаться и видеть твою милую улыбку.
— Ч-что? — дёргаю головой, наполовину ожидая найти в выражении его лица то, что он шутит.
— Ты меня слышала — и да, я весьма серьёзно, — он нежно обхватывает мои щёки ладонями. — Это может стать нашим домом, Эхо. Бабушка оставила его мне, чётко пояснив, кто, по её мнению, должен быть моей леди в поместье. Да я бы и сам сказал ей, если бы она не поняла.
— Знаю, что мы молоды, и я согласен на долгую помолвку, если ты захочешь, — продолжает он. Он абсолютно серьёзен. — Мне может потребоваться время, чтобы заработать благословение твоего отца, без которого я не обойдусь, но теперь ты можешь решить жить со мной.
Я спрыгиваю с его коленей, запахивая халат.
— Кингстон, мы только что начали встречаться. Думаю, эндорфины затуманивают твой здравый смысл. Мне всего лишь восемнадцать.
— Я знаю, — спокойно отвечает он, запахивая свой халат. — Позволь мне спросить тебя, ты абсолютно уверена, что любишь меня?
— Да.
— Так же уверена, что я люблю тебя?
— Да, — отвечаю я мгновенно.
Он усмехается.
— Ты была уверена в этих двух вещах до секса и выброса эндорфинов?
— Да, — вздыхаю я. — Но…
— Я не закончил. Ты можешь представить свою жизнь здесь счастливой?
Я оглядываюсь. Всё, что я вижу, это свобода — дни ленивого блаженства, в окружении красоты, с человеком, которого, знаю, буду любить вечно.
— Да, — наконец шепчу я.
— Тогда давай начнём с того, что поживём вместе, — он произносит это с вопросом в глазах и с известным вскидыванием бровей, от чего теперь веет печалью. — Что, могу я тебе напомнить, мы уже и делали месяцами. Это эквивалентно годам отношений, — подмигивает Кингстон.
Он, возможно, немного отстаёт в своих подсчётах, но, тем не менее, это действительно не имеет значения. Можем ли мы это сделать? Как насчёт моей семьи, колледжа и будущей карьеры? Как я справлюсь с языковым барьером, не говоря уже о затяжном процессе переезда за границу?
Это всё так захватывает... и в равной степени соблазняет.
— Я собираюсь одеться и погулять, — это мой ответ. — Одна.
— Как скажешь, — отвечает он с улыбкой.
Я начинаю быстро уходить, прежде чем запрыгну в его объятья и соглашусь без серьёзного размышления.
Одевшись, использую боковой выход, чтобы прогуляться и разобраться со своими мыслями.
А мысли бессмысленно рассеяны. В тот момент, когда убеждаю себя, что это сумасшествие, и я слишком молода, я размышляю о том, что в каждой сказке есть героини, которые даже моложе меня. Пока я категорично убеждена, что первая, юношеская любовь почти никогда не заканчивается хорошо, мои мысли дрейфуют к всё лучшим и вечным сказкам, в которых эта любовь имеет место быть.
Но это сказки, а не настоящая жизнь. И если реальная жизнь настолько прекрасна, почему люди читают сказки?
Говорят: «Вы промахнётесь 100 раз из 100 бросков, которые так и не сделаете23». Разве нельзя то же самое сказать о том, что ты никогда не сможешь найти свою настоящую сказку, если будешь убегать от возможностей? И разве не я всего несколько дней назад мысленно отчитывала всех скептиков, которые толкают стандарты обществу?
Решаю, что всё идёт к тому, что я готова рискнуть и доказать, что я — мечтатель, а не лицемерка, плюющаяся философией оптимизма. Хотя на самом деле так не думаю, если... — а в моём случае «когда» — дело касается напрямую меня.
Но главное даже не в желании рисковать, а в том, что всё сводится к вере — вере в него, — и он ждёт, когда я продемонстрирую ему это. Как и когда-то прежде… до того, как я облажалась.
Я останавливаюсь, чтобы сделать глубокий вдох, и, набрав столь необходимого воздуха, принимаю решение.
Что-то в этом роде.
Возвращаясь в дом, зову Кингстона. Мне нужно поговорить с ним, пока я не струсила.
Он спешит ко мне, его лицо вытянуто от беспокойства.
— С тобой всё в порядке?
— Да, — шепчу я, поднимая палец вверх, пока перевожу дыхание. — У меня к тебе предложение.