С «личностью» я согласился, с тем, что «страдает» — нет.
Через два часа после этого. В палате пусто. На окнах решётки, и двери — без ручек. Доктор бы здесь рехнулся. Но нам — по барабану. Я растянулся на кровати и целый день думал: «Вот лежит каракатица — четыре конечности, два глаза, два уха, и это — я?» А Кирьян весь вечер пилил меня за беседу с врачом. «АБВГД, — скалился он, — АБВГД…» Кирьян шифруется, но я его отлично понимаю, действительно: «Аксентий Булдаш Всегда Готов Делать Ерунду». И всё же, неужели это — я? Трогаю себя за нос, запускаю руку в трусы. «ХЦЧШЩЭЮЯ» «Да-да, действительно, Хорошо Целыми Часами Шевелить, Щупать Это Юркое «Я»»
В один из последующих дней.
У всех любимая цифра «единица», потому что они одиноки. А у нас с Кирьяном «двойка». Доктор, правда, старается переправить её на «ноль», чтобы самому в разговоре чувствовать себя «десяткой».
Кирьян — читатель. Недавно он декламировал «Ромео и Джульетту». «И нет у повести печали на том свете!» «Хватит, Киря, хватит — сейчас расплочусь!» А теперь он сам сочиняет пьесу про любовь. Уже и название придумал: «Взбалмошная и Колготной». Киря, хочешь пописать? На, голубчик, ручку. Ну, кто же так буковки ровняет, вставляй их, пожалуйста, в строчки слева направо — мы же не арабы.
В прошлом, когда времени нет. Мы ровесники. Кирьян, правда, меня старше. Но я его догоняю, когда он умирает. Ведь мертвецам, как женщинам, возраст не добавляется. А умирает он каждый раз, как я выхожу из больницы. Чтобы потом воскреснуть. Да, разница в годах у нас чудовищная, но я благодарен судьбе, что мы встретились. Могли ведь прожить и разное время. Ходил бы я с палкой на мамонта, а Кирьян штаны в офисе протирал. Но вышло так, что это я на службе бумажки перекладывал и глаза перед компьютером ломал. А Кирьян по жизни — тунеядец. «Человек — ленив, — строит он рожи доктору. — ЕЖ-ЗИКЛМН…» «Его Жизнь, Здоровье И Кости Любят Маленькие Нагрузки», — перевожу я. И потом долго думаю, кто кого любит: Кости — Нагрузки или Нагрузки — Кости? Совсем запутал меня Кирьян, а впрочем, какая разница,
главное — ЛЮБЯТ!
Вне времени, значит, всегда.
Стоит человек перед закрытой дверью и ума не приложит, как за неё попасть. И стучит, и ключи подбирает, и ломать пытается. Дверь не поддаётся! Годы идут, он уж поседел, обкусал себе локти, а вокруг лужи слёз. Наконец, перед смертью, толкнул тихонечко, дверь и открылась! Человек обрадовался, шмыг за неё.
А за ней — чулан.
Тама у-у-у! а тута а-а-а! мы шур-шур вжик-вжик… Да-да, Киря, на солнце ангелы поют, а мы, как летучие мыши в темноте — крыльями шуршим и в чужое горло метим.
Тёмная минута.
SOS! Я сменил пол! Теперь я часами верчусь перед зеркалом, пудрюсь, и меня зовут Аксентией! А мою подругу — Кирьяной! Кошмар! Помогите, спасите нас бедных! Я даже письмо доктору отправил — жаловался, угрожал: «Ох, отольются вам девчачьи слёзы!» И подписался в рифму: «Аксентий Булдаш с приветом, весь ваш». Знай, думаю, наших! А он мне: «Не девчачьи, а девичьи». Ишь, грамотей! Такие до добра не доведут. Но что же делать? Меня всего трясёт, как в лихорадке!
Но — обошлось, оказывается, это санитар меня за плечо тряс, я и проснулся.
У меня утро, у Аксентия вечер. Эх, Аксентий, не знаю, чего от меня хотели, когда родили, но я этого точно не сделал. А умирать страшно! Много раз переживал я смерть, дрожа в холодном поту. Куда бежать? На край света? Так вот он — рядом с кроватью!
Как думаешь, что за гробом? — побитой собакой глядит доктор.
Человек и живёт-то, пока не знает, что там, — разводит руками Аксентий.
«ОПРСТУФ, — добавляю я, — Он Просто Растерянно Смотрит Туда, Удивляя Фантазией». Но Аксентий переводит по-своему:
— А тебе, доктор, нечестно вершить чужие судьбы, поставив крест на своей!
Ближе к ночи, но луны ещё не было. Санитар нагнулся со шприцем, я и сообразить не успел, как Кирьян его за нос укусил. Хулиган! Правильно его в смирительную рубашку спеленали! А он еще ржёт: «Мыкаемся, мыкаемся, а врачи думают, мы каемся. Фигу с маслом! Они думают, мы — ха-ха! а мы — хо-хо!»
За окном полдень, у нас — не знаю. Фчира ф фосем фечера Кирьян стал немцем. Как же мы теперь поймём друг друга? Я знаю, это доктор, чтобы разлучить, поступил с нами, как Боженька с вавилонской башней! Он, когда про Кирьяна узнал, спросил с ехидцей:
А ты-то не стал немцем?
Не, — отвечаю простодушно, — я где родился, там и пригодился. Мне ещё в детстве говорили: «Изучай чужую культуру — лучше поймёшь свою!» А на фига? Свою я шкурой чую, а чужая мне даром не нужна.