Надоело всё, — жалуется, — а куда деваться?
Хороший вы человек, — жму руку на прощанье.
И вы, — улыбается. — А группу берите первую, без права работы — дадут.
Обратной дорогой иду, не различая луж, и повторяю за доктором: «А куда деваться? Остаётся полюбить своё сумасшествие.»
Весна выдалась ранняя, на улице слякоть, с крыш ползёт снег.
Что творится. — киваю я за окно.
Плюс пять, — хмыкает он. — А завтра ветрено. Это интернет-прогноз.
В отличие от меня в его возрасте, подружки у него только интернетовские — виртуальные смайлики, сердечки на день святого Валентина. Осторожно говорю «бывшей»:
— Надо бы ему девушку вызвать.
— Ты что, «продвинутый» папаша? А со мной годами не спал.
— Днём — ругаться, ночью — миловаться? «Бывшая» заводится.
— Да заткнитесь вы, наконец, — просыпается он, — столько лет всё выясняют!
«Бывшая» задвинулась на сексе. Точнее, на его отсутствии. Ни за что не признается, но я-то вижу. И по-человечески жалею. Муж ушёл, сын, чуть что — кулак.
— Мать же. — совещу я.
— Ну и что? Меня в детстве била, ей материнское чувство не мешало? А теперь я сильнее.
Что скажешь? Я поначалу был вроде буфера, а потом понял: поругаются — помирятся, а я — крайний.
А ещё «бывшая» бесится оттого, что у меня любовница. Детке чуть больше двадцати, и она зовет меня «пусиком».
Это всё мое? — обнимаю я её.
Да, пусик.
И твой оргазм тоже?
Смеётся. А потом я рассказываю, как понимаю счастье:
Запереться в комнате и — писать, писать.
Со мной?
Конечно, с тобой. Разве я много прошу?
И опять моя жизнь представляется мне виртуальной.
«Восьмое марта» торчит посреди недели, как одинокая мимоза. Он намылся, приоделся, догадываюсь — первое свиданье. А вернулся быстро, взъерошенный.
— Представляешь, — захлёбывается, — сидели в кафе, так она всё про деньги — и папа-то у неё «крутой», и сама-то за себя расплатится. Они что, все — дуры?
«Это тебе не «мышью» щёлкать», — думаю я. А вслух подделываюсь:
Молоденькие все «на понтах».
Да причём здесь «понты»!
Ого, крысится, чувствую, влюблён.
Знаешь, — ловлю момент, — любовь-любовью, а есть хочется каждый день.
Это ты к чему?
А к тому, что есть и весёлые девицы.
Точно — «продвинутый» папаша! Но реакции никакой. Открыл ноутбук, пальцы забегали по клавиатуре. А через час уже режется в «контр страйк», смотрит в параллельном «окне» молодёжную комедию и ржёт.
Солнце освещает измятую постель.
Знаешь, детка, — философствую я, — люди искусства подлее.
Почему?
Их к этому вынуждают. Возьми клерка — он открыто продаёт себя, но у него и доход гарантирован. А художник свободен. Но что это значит? Что никому не нужен и за свой кусок должен, как волк, бегать и с другими грызться. И не восемь часов, как клерк, а двадцать четыре! Доказывать, что он — лучший, что его собратья — бездари, ходить перед издателем на цырлах… А при этом — гонор! В нашей среде, детка, зависть, как воздух, все хитрые, изворотливые, только рассуждают о морали, а самим она не писана.
А посади вас на оклад — отлынивать будете, говорить, вдохновения нет.
— Может быть. Ладно, к чёрту людей искусства! Тем более что и искусства давно нет — одна мода.
Опять звонила мать. Он слушал её с минуту:
— Поговорить не с кем?
Как животное, он чувствует, когда сосут кровь.
Иди, смотри телевизор! — и вдогон повешенной трубке: — Скорей бы «ласты склеила».
Ну, это ты уж слишком.
А на фига лицемерить?
И я ловлю себя на той же мысли.
Только зря надеетесь — наследую квартиру, сразу сдам, а сам перееду к детке.
Утро хмурее хмурого. Просыпаясь, долго не могу понять, кто я. И сколько мне лет. Зато отчётливо сознаю, что везде чужой. «Все живут не с теми, не там и не тогда», — смываю я остатки сна. Но целый день нахожу подтверждение этим сентенциям. Меня не покидает ощущение, что я не тот, за кого себя выдаю, что я лазутчик во вражеском стане, что, переодетый женщиной, веду себя по-женски, а мой сын старше меня.
Иногда состязаемся на руках. Пыхтит, краснеет. А когда кладу, шипит: «Ну, подожди, годика через два.» Я пока держу дистанцию, и он границу не переходит, но оба знаем, перейдёт — возврата не будет.
Снова просидел больше часа у психиатра. Говорили о бессмысленности жизни. «Что нам остаётся? — подвёл он черту. — Как говорится: «Пой, соловей, пока поётся, была бы жизнь, а смысл найдётся»».
Надо же, встретить в «психушке» родственную душу!