— Это для Миши, — объяснил он. — Тебе больше понравится фото… — он стал рыться в куче, отбирая для меня журналы с художественной фотографией. — В Союзе такие издания редкость. Если захочешь выписать, скажи.
— Откуда вы знаете, что я люблю смотреть фотографии?
— Нетрудно догадаться. Люди твоего типа, как правило, пишут с ошибками и не осваивают языки, зато часами готовы рассматривать естественные объекты.
— Точно, — согласилась я.
— Заметь, что ландшафт в компьютерном изображении не был тобой воспринят.
— Разве там был ландшафт?
— Однако, — продолжил Вега, — его информационная нагрузка не уступает фотографии. Если бы ты ее видела, возможно, поняла бы сама, что задача решения не имеет. — Он оторвался от журналов и спустил на нос очки, чтобы видеть мою реакцию, которая сегодня подводила меня. — Ты неспособна к языкам, потому что получаешь информацию не из речи. Ты подсознательно, непроизвольно считываешь информационные пласты, недоступные нормальному человеку. Я хочу, чтобы ты научилась это делать осознанно и профессионально.
Шеф не счел нужным объяснится. Решил, что самостоятельное осмысление принесет больше пользы, потому что людям с моей аномалией ничего нельзя объяснить словами. Люди, подобные мне, не понимают слов, уши им служат для равновесия, а мозг предохраняет голову от сквозняка. «Вдруг он коллекционирует черепа?» — догадалась я, но убежать из офиса не рискнула, потому что не верила, что лифт это лифт. Я знала, что за мной никто не погонится, а значит, не спасет, если застряну в нем навсегда. С первого дня работы я поняла, что отпущена в свободное плавание без компаса и карты, но моя «акватория» скорее напоминала банку, чем океан, словно я не человек, а экзотическая рыба. «Интересно, — думала я, — аквариумные рыбки тоже изучают человечество? Ведь стеклянные стены одинаково прозрачны в обе стороны».
Длиннорукое существо в респираторе отвлекало внимание. Из холла его было лучше видно, но я не знала, прилично ли рассматривать гуманоидов? Имею ли я право к нему подойти? Может ли он говорить? Интуиция подсказывала, что надо познакомиться. Когда еще представится случай? Опыт предостерегал: нельзя два раза за день оконфузиться на новой работе. Мне нельзя подходить к этому существу так же, как совать руки в поле экрана. А почему нельзя совать руки в поле экрана, — сама догадайся. Вдруг, это еще один тест?
— Это Индер, лаборант-биотехник, — сообщил Вега. — С ним не только можно, с ним нужно познакомиться, потому что он лечит людей и с удовольствием разговаривает с ними. Еще вопросы есть?
— Нет.
— Ты уверенна, что нет вопросов?
— Я не уверенна, что они приличные.
— Здесь ты сможешь спросить что угодно у кого угодно, — пообещал Вега.
В тот день я узнала, что Индер зэт-сигириец, что вместо воздуха он дышит газовой смесью и никогда не снимает с носа «акваланг», потому что наш воздух ему не подходит. Я узнала, что Индер обладает свойством видеть предметы насквозь, что от него бесполезно прятать в карманах деньги, а в теле болячки. Он не пользуется рентгеном; он пользуется последними достижениями своей цивилизации в области медицины и не позволяет сотрудникам конторы болеть и умирать, как бы они к этому ни стремились. Индер разрешил мне заразиться любой болезнью, даже самой неизлечимой, но не сейчас… Он был очень занят и не мог уделить будущей пациентке должного внимания.
Вернувшись в холл, я предпочла сесть спиной к лаборатории, чтобы больше никого не рассматривать. «Ну и что? — подумала я. — Познакомила гуманоида со своими внутренностями, что дальше? Что мне еще сделать, чтобы получить здесь работу? Как преодолеть пропасть от «девочки с аномалией» к специалисту, которому доктор не предложит зайти попозже, если от очередного контакта я лишусь головы?»
— Когда преодолеваешь пропасть, не надо закрывать глаза, — сказал шеф.
— Пропасть так глубока, что дна не видно.
— Кто сказал, что ты видишь? Твое зрение также аномально, как восприятие речи. Десять минут ты смотришь в одну картинку. Что происходит?
— Неужели десять?
Вега взял у меня журнал с фотографией лодки, причалившей берегу гладкого водоема.