Собственно, и Джим Джонс, использовавший в построении своей “истинно христианской” религиозной системы многие элементы марксизма вкупе с оккультными практиками и обрывками восточных религий и обещавший боготворившим его последователям своей секты рай на земле и вечное блаженство на небесах, не смог придумать ничего лучшего, чем тот же самый ГУЛАГ с хорошо знакомыми нам приметами.
Началось все в Миннеаполисе, а затем продолжилось в Сан-Франциско, где “евангелическую группу” Джонса очень полюбили разные либеральные протестанты за ее “социальную” направленность и обращенность к бедным и обездоленным слоям населения. Даже левое правительство города поначалу поддерживало “Народный храм” и назначало его лидера на ответственные социальные посты.
Лишь по прошествии нескольких лет наружу начали просачиваться слухи об установившемся в секте Джонса суровом контроле над верующими, о финансовых поборах, обожествлении лидера, жестоких наказаниях, сексуальном насилии и других нарушениях прав человека. Запахло скандалом, и Джонс объявил о новом, вдохновленном свыше решении — всем нужно покинуть этот растленный город и ехать в Латинскую Америку, в Гайану, где в прекрасном теплом климате, в девственных лесах, на свежем воздухе, вдали от грязи, разврата, расизма и социальной несправедливости американских городов истинные верующие построят себе рай на земле. Большая часть верующих, одурманенная и запуганная своим богоподобным лидером, последовала за ним.
К тому времени Джонс уже открыто провозгласил себя реинкарнацией Христа, Будды, пророка Баба (основателя бахаизма), Ленина и Самого Всемогущего Бога (естественно, Христа он считал не Богом, а великим социальным реформатором). На собраниях секты адепты, пританцовывая, хором распевали незамысловатые стишки, доводя себя до экстаза:
“Всемогущий Бог” начал с того, что обнес место строительства идеального города колючей проволокой и поставил по периметру вышки с вооруженными до зубов охранниками. Он называл их своим “ангелами” и предупреждал: “Если кто захочет покинуть земной рай, мои ангелы о нем позаботятся”. Теперь, среди непроходимых джунглей, в окружении вооруженных “ангелов”, он мог на все 100 % контролировать своих последователей.
Рабочий день под палящим тропическим солнцем и в удушающей влажности болотистой малярийной местности продолжался 12 часов под присмотром тех же охранников и под аккомпанемент истерических выкриков Джонса, в записи передававшихся по громкоговорителям. Жили люди в бараках на двух-трех этажных нарах. Женатые пары (если им позволялось жить вместе) отгораживались от других, завешиваясь одеялами. Кормили рисом с подливкой из бульонных кубиков и муки, а в особые дни добавляли немного бобов. Это при том, что на заграничных банковских счетах Джонса лежали десятки миллионов долларов, полученных им от последователей, которые обязаны были отдавать ему всю свою собственность, а затем бесплатно работали на него.
Сам Джим Джонс жил в отдельном домике, специально построенном для него, сладко ел, долго спал и занимался сексом с поставлявшимися для него членами секты — женщинами и мужчинами. К окончанию рабочего дня он, изрядно накачавшись алкоголем, выходил наружу и начинал молитвенное собрание, которое продолжалось до двух-трех часов ночи. Подъем для членов секты был с восходом солнца. Естественно, самого Джонса это не касалось.
За малейшее нарушение правил полагались жестокие наказания, зачастую включавшие в себя физические избиения и пытки. Не освобождались от истязаний даже дети, которых в качестве наказания, например, опускали в колодец, покуда они не начинали захлебываться. После завершения наказания полуживой человек должен был громко и долго выкрикивать, обращаясь к Джиму Джонсу: “Благодарю тебя, Отче!”
Все контакты с внешним миром строго контролировались. Переписка перлюстрировалась, а немногочисленных посетителей, если их вообще впускали в Джонстаун, ни на секунду не оставляли без сопровождения. И все же новости об истинном положении дел просочились наружу. Многие отказывались в них верить (вспомним, как долго Запад отказывался поверить в реальность сталинского ГУЛАГа). Но все же в конце концов в Джонстаун была направлена инспекционная группа из США, состоявшая из журналистов и адвокатов. Возглавлял ее конгрессмен Лео Райан.
Вначале членам группы очень понравилось увиденное. Чисто выметенные улицы, приветливые люди, наперебой уверяющие, что они очень довольны своей жизнью, скромный, но питательный обед (для такого случая Джонсу пришлось разориться на показательную кормежку), замечательный детский концерт и неподдельный энтузиазм всех встреченных людей. Конгрессмен Лео Райан просто негодовал на клеветников, написавших всякие ужасы о такой замечательной коммуне.
Лишь поздно ночью, когда он уже готовился ко сну, он нашел в своей хижине несколько записок, повествующих о подлинной жизни в Джонстауне. Еще несколько человек, пользуясь темнотой, проползли к нему в жилище и рассказали ему такое, от чего конгрессмен уже больше не смог заснуть. Утром он попросил Джонса построить людей. “Кто хочет со мной уехать? — спросил Лео Райан. — Не бойтесь, пока я тут, с вами ничего не случится”. Вперед шагнул один человек. За ним еще один и еще, и еще…
“Заберите нас отсюда, — просила целая толпа. — Мы не можем тут оставаться, мы погибнем, нас убьют”. Людей было гораздо больше, чем могло вместиться в два самолета Райана. Он отобрал самых больных, переписал имена остающихся и обещал вернуться за ними через день. Но и тех, кого отобрал конгрессмен, было слишком много для двух маленьких самолетов, находящихся в нескольких километрах от Джонстауна. Тем не менее все они направились ко взлетной полосе.
И туту Джонса сдали нервы. Забившись в истерике, он послал погоню за “предателями”. Самолеты еще не взлетели, Лео Райан рассаживал в них беженцев, стараясь поместить всех. Группа преследования немедленно открыла огонь. Райан и несколько журналистов были убиты, но летчики под шквальным огнем все же смогли поднять самолеты в воздух.
Джонс понял, что для него все кончено, и, созвав народ на главную площадь названного его именем поселения, объявил о последнем акте веры, который принесет всем спасение от наступающих агентов капитализма, расизма и мирового зла. Всем нужно выпить “эликсир жизни” и забыться сладким сном. “Умереть в революционном самоубийстве — значит жить вечно”, — проорал он сорванным голосом в громкоговоритель. Эта сцена репетировалась уже много раз: Джонс по тревоге созывал народ, разогревал их проповедью, призывал сохранить верность ему до конца и выпить предложенное. В стаканчики половником из большой кастрюли разливался растворимый сладкий напиток красного цвета “Кул Эйд”, и люди пили его, готовясь умереть. Потом Джонс объявлял, что это была лишь проверка, и все смирно расходились по своим баракам.
И на этот раз никто не знал, репетиция ли это. Люди выстроились в молчаливую очередь к кастрюле с напитком, у которой вооруженные охранники выдавали каждому подходившему по стаканчику. Лишь когда первые люди начали падать на землю и корчиться с криками от страшных болей — характерный признак действия цианистого калия, — все поняли, что репетиция наконец перешла в действительность. Если человек проявлял нерешительность, ему насильно впрыскивали яд шприцом в рот или стреляли в затылок. Лишь нескольким удалось спрятаться или убежать. Джонс и охранники были последними, покончившими с собой. По некоторым сведениям, Джонс пытался скрыться и был застрелен своим охранником.