Выбрать главу

Джонс согласился принять делегацию, хотя все это ему явно не нравилось. Незадолго до прибытия гостей обитателей Джонстауна предупредили, что нужно быть начеку. Громкоговорители внушали: «Каждый, кто сделает что-нибудь не так, будет жестоко наказан».

Делегация Райана вылетела во второй половине дня на небольшом заказном самолете, на борту которого могли разместитьс только девятнадцать пассажиров. Вместе с Райаном летели два его помощника, девять журналистов, сотрудник посольства США в Гайане Ричард Дуайер, один представитель гайанского правительства и четверо «товарищей по несчастью». Полет в Джонстаун, над девственным тропическим лесом, занял один час.

Около четырех часов дня самолет сел на взлетно-посадочной полосе – простая гравийная дорожка и жестяной навес вместо ангара. Неподалеку виднелась тихая деревушка под названием Порт-Кайтума, от которой до Джонстауна было шесть миль на север, по грунтовой дороге. К самолету подъехал желтый грузовик с шестью представителями «Храма».

Краузе вспоминал, что, когда он впервые увидел плантацию, глазам его представилась идиллическая картина, как из фильма «Унесенные ветром»: «Старые негритянки пекли хлеб в пекарне, кто-то стирал в прачечной, белые и черные ребятишки играли в салочки на детской площадке, а чуть поодаль сидели за длинными столами в ожидании ужина остальные колонисты, в основном чернокожие». И поначалу лагерь показался ему «мирным буколическим уголком».

Марселина Джонс любезно встретила гостей и повела их к длинному деревянному столу под навесом. Там их ждал улыбающийся Джим Джонс, в шортах цвета хаки и спортивной рубашке, в неизменных своих летчицких очках.

Пока журналисты из «Эн-би-си ньюс» готовились к интервью с Джонсом, Райан пошел погулять по лагерю и перекинуться парой слов с кем-нибудь из местных жителей. Предложенный гостям ужин оказался на удивление обильным и вкусным: горячие сандвичи со свининой, капуста и картофельный салат – и все это подавалось на пластмассовых подносах.

После ужина зажглись неяркие лампы. Оркестр Джонстауна исполнил сначала гайанский национальный гимн, затем – «Прекрасную Америку». Когда все сели, начался двухчасовой концерт, где было все по полной программе – и хоровое пение, и детские пляски.

Райан был растроган и начал было подумывать, что все те ужасы, о которых ему твердили родственники колонистов, были, мягко говоря, преувеличением. После представления его попросили сказать несколько слов собравшимся, так что он и вовсе расчувствовался.

Он сказал:

– Я слышал о Джонстауне много неприятного, но теперь лично убедился, что все эти люди знают одно: здесь им лучше, чем где бы то ни было. Мне не в чем их упрекнуть.

Когда он замолчал, семьсот колонистов, собравшихся на веранде, встали и бурно зааплодировали.

Но Джонс, успевший принять изрядную дозу амфетамина, сам все испортил. Отвечая на вопросы журналистов, позируя в черных очках, несмотря на сгустившийся мрак, он постепенно становилс все более раздражительным и агрессивным.

– Говорят, я стремлюсь к власти, – и он обвел рукой в сверкающих перстнях свою улыбающуюся паству. – О какой власти может идти речь, когда я уже на пороге смерти? Я ненавижу власть. Ненавижу деньги. Я хочу только покоя. Мне все равно, за кого меня принимают. Но всякую критику Джонстауна нужно прекратить, – заявил он неожиданно резко. – Если бы мы сами могли прекратить эти нападки! Но раз мы не можем, то я не поручусь за жизнь тысячи двухсот своих людей…

Тут гостей вдруг попросили удалиться и прийти на следующий день к завтраку. Их отвезли к месту стоянки самолета, и они провели ночь в спальных мешках.

На другой день в атмосфере явно что-то переменилось, и американцы поняли, что загостились. Прогуливаясь по лагерю после завтрака, журналисты заметили, что, несмотря на тропическую жару, некоторые бараки наглухо закрыты, а окна в них зашторены. На вопрос, кто там находится, охранники довольно бесцеремонно отвечали, что там прячутся те, кто боится пришельцев.

И все-таки журналисты уговорили охрану показать им один из бараков изнутри. Они увидели ряды коек – больше сотни, они нависали одна над другой в два, а то и в три яруса. На койках лежали старики чернокожие. Старая медсестра, Эдит Паркс, украдкой шепнула одному из репортеров, что хотела бы, чтобы он забрал ее из лагеря, где кроме нее живут еще ее сын, невестка и трое внучат.

Журналисты поспешили к Джонсу, чьи попытки представить все, в том числе и себя самого, в лучшем свете явно не удавались. Перед оператором «Эн-би-си» предстал человек с помятым лицом, налитыми кровью глазами, необычайно возбужденный. Дон Харрис из «Эн-би-си» спросил его, правду ли говорят, что вооруженные охранники поставлены для того, чтобы люди не могли сбежать из лагеря.

– Наглая ложь! – заорал Джонс.

И продолжал кричать, быстро теряя над собой контроль:

– Нас всех тут опутали ложью! Это конец! Лучше бы я умер!