Дик внял совету. Только выбрал не красный Восток, а золотой Запад. Кто знает, как обернулась бы его судьба, если бы он направился в Советскую страну? Но он не знал русского языка, да и уехать в Америку было проще.
Итак, Дик отправился добывать бессмертие в Америке, отплыл с 50 фунтами в кармане (20 - подарок богача, 25 дал Джинджер из негустых своих сбережений, 5 старьевщик за все имущество Дика).
Что было дальше? Нужно ли во всех подробностях излагать американский вариант одиссеи просителя? Недоверчивые ученые, недоверчивые специалисты, церберы у дверей недоступных миллионеров, письма без ответа, уже все одинаковые, лишь фамилии адресатов менялись на конвертах.
"Сэр! Ради спасения вашей жизни и жизни ваших детей, ради спасения в прямом смысле слова, согласитесь потратить полчаса..."
И в Америке не хотели спасать...
Не хотели священники. Писатели. Дельцы. Секретари дельцов. Телохранители дельцов. Конгрессмены. Ученые. Старики. Молодые...
Дик мотался по стране. Мелькали города и городишки. Нью-Йорк. Чикаго. Лос-Анджелес. Богомольная Новая Англия. Расистский Юг. Апельсиново-бензиновая Калифорния. Голубели сверкающие рельсы. Голубели укатанные автострады с пестрыми бензоколонками. Дик поднимал кверху большой палец. "Хич-хок" подвезите, пожалуйста. В тысячный раз, заученно-усталым голосом, уже не веря в успех, но не позволяя себе отречься, рассказывал попутчику о перспективах вечной юности.
По-разному ему отвечали: "Ну, в это я ни за что не поверю", "Наукой давно установлено", "Дорогой, столько людей умных, ты что - умнее всех?", "Если бог не захотел...", "Мастаки вы насчет сказок - черномазые", "Людей и так слишком много", "А что говорят врачи?", "Все равно атомная бомба всех спалит - старых и омоложенных", "Ладно, если ты такой волшебник, вылечи меня от прыщей!", "Ты это придумал, чтобы денежки выманивать, да?"...
И Дик без возмущения, без горечи стыдил:
"Неужели вы так не дорожите жизнью? И жизнью детей? Хотите, чтобы они состарились обязательно?"
Некоторые обижались. Тормозили. Высаживали.
Из тысячи лиц, промелькнувших на автострадах, запомнилось одно: чисто выбритое, с поджатыми губами, самоуверенное.
- Очень любопытно,- сказал этот бритый, не отрывая глаз от ограниченного сектора, очищенного "дворником" от капель дождя.- Значит, выключатель, этакая шишечка в мозгу, и заведует старостью? А нельзя разрушать ее нарочно - лучами, или импульсами, или бактериями?
Дик пояснил, что выключатель разрушать нельзя; старость наступит немедленно.
- Я так и понял,- сказал бритый.- Потому и спросил: нельзя ли разрушить? Мы живем в трудное время. Прежде чем продлевать жизнь, надо ее сохранить, уберечь свободный мир от красных. Вот наслать бы на них такую скоропалительную старость, чтобы они одряхлели и перемерли за один год все до одного...
Это был единственный раз, когда Дик сам попросил, чтобы его высадили в чистом поле под дождь.
Деньги, привезенные из Англии, быстро кончились.
Дик прерывал свое паломничество, чтобы заработать. Зарабатывал чем попало. Сгребал снег. Подметал улицы. Собирал финики. Продавал галстуки. Преподавал арифмети
ку. Возил навоз. И не один раз, оказавшись на мели, бежал на почту, чтобы послать телеграмму в Англию:
"Джинджер, выручай! Сижу без цента. Твоя молодость под угрозой".
К сожалению, он не мог достать постоянной работы. Приезжий, цветной (по коже видно), он был для американцев человеком третьего сорта, получал место в третью очередь, терял в первую. Автоматизация распространялась и здесь: "белые воротнички" массами теряли работу.
В Америке было пять миллионов безработных, пять миллионов семей, которые не могли прокормиться. Дик принадлежал к их числу. "Я больше думаю о еде, чем о науке",- писал он Джинджеру в отчаянии.
Весной было особенно тяжело. Уборка снега кончилась, полевые работы не начинались. И ветер дул пронзительный, каждая прореха давала себя знать. И благотворители отказались кормить Дика; он прослыл уже в этой округе безбожником. Случилось так, что он бродил три дня голодный, откровенно голодный, мечтая не об успехе, не о славе, не о бессмертии, а об яичнице, шипящей на сковороде. Как приклеенный стоял у витрин магазинов, у вертящихся дверей ресторанчиков, выбрасывающих на холод клубы аппетитного пара.
Вечер застал его на скамейке возде этаких дверей. Дик глотал слюну, жадными глазами выискивал добрую душу, которая дала бы доллар на ужин. И вот вместе с клубами запахов дверь выбросила на него хорошо одетого юношу. Слишком пьяный, он вышел без пальто, чтобы освежиться, кое-как доплелся до скамейки и рухнул рядом.
Дик заговорил о ссуде. Пьяный расстегнул пиджак, пачка зеленых долларов торчала из кармана... Но тут силы оставили его, он перегнулся через спинку скамейки...
Дик вскочил с отвращением. Ирония судьбы: один страдает от голода, другой - от обжорства. Дик отбежал... замедлил шаг, остановился...
Пачка зеленых бумажек задержала его - ненужная, даже вредная молодому пропойце. Как она пригодилась бы Дику! Хватило бы на добрых полгода. За полгода нашлись бы люди со средствами, он приступил бы к работе, начал бы лабораторные опыты. Не для себя - для человечества, для этого пьяного дурака, между прочим, который упирается, жить не хочет долго, единственную свою молодость старается сократить, отравляя себя алкоголем.
"Не для себя! Не для себя!" - твердил Дик. Но, честно говоря, думал о себе - о своем желудке. О масле, шипящем на сковороде, о ломтиках поджаренной ветчины, о кружках горячего кофе, о банках консервов - плоских и высоких. Потянул оловянный язычок, намотал на стержень: откройся, крышка, глотай, голодающий!
Два Дика спорили в одном костлявом теле. Один кричал: "Воровство! Позор! Преступление!" Другой глотал слюну и жадно бормотал: "Не для себя! Не для себя!"
Опытный вор, вероятно, в таких обстоятельствах думает о способе кражи, о безопасности, о путях бегства.
Дик был поглощен борьбой с самим собой. Кричал себе: "Уходи!" И сам себя соблазнял: "Потом, позже, вернешь эти деньги. Может, пьяница этот прославится благодаря тебе. Человек, Купивший Людям Вечную Юность Спьяну!"
Дик уходил и возвращался, кружил, приближаясь к деньгам, словно кролик, ползущий к удаву. Сел вновь на скамью, сказав себе: "Я сидел тут. Ничего нет плохого в сиденье. Захочу - встану и уйду". Огляделся. Кусты закрывали его от освещенных окон ресторана. Взмолился, забыв о своем неверии: "Господи, помоги, ты же знаешь, не для себя беру!" Пьяница спал на скамейке, болтая свесившейся рукой, безвольный, словно пиджак, повешенный на спинку. "Встань и уйди!"-сказала совесть в последний раз (или это был страх?). "Я же верну после, когда разбогатею",- сказал ей Дик и переложил деньги в свой карман.
Ему хотелось мчаться, ломая кусты. Силой он заставил себя уходить неторопливо. "Господи, помоги, ты же знаешь, не для себя беру!" Пьяные орали в ресторане, истошно визжала какая-то девица. "Только до угла бы дойти за углом безопасность. Еще двадцать шагов! Решетчатая ограда, решетка мешает свернуть. Еще десять шагов! Ну, кажется, пронесло! Закушу... и на поезд. Вот и угол! Можно прибавить шаг. Пустынная улица, одинокая фигура в тени. Тоже пьяный? Полисмен!!!