— Господи, и какой ты доктор! — воскликнул Алексей. — Ты меня пацаном обозвал, а ведь ты сам еще больший пацан.
— Ну, может, это тебе так кажется, — солидно сказал парень.
— А блины мощные! Это жена сама пекла?
— Сама.
— Слушай, скажи, хорошо быть женатым?
— А ты что, холост?
— Ага.
— Ну, женись, узнаешь! — засмеялся врач.
— Нет, скажи вправду — стоит жениться? Вот я никак не могу этого решить.
— Подрастешь, решишь, — пошутил парень. — И что это ты мне все задаешь глупые вопросы?
— Может, для тебя и глупые, а для меня это — во как. Я серьезно спрашиваю. Все женятся, женятся, а спрашивается — зачем?
— А я тебе отвечаю: женись — сам узнаешь.
— Не на ком…
— Чепуха какая.
— Да нет же! — горячо воскликнул Алексей. — Я тебе правду говорю: не на ком!
— Может, ты слепой? — добродушно сказал врач.
— Правду говорю! — подтвердил Алексей. — Черт его знает, ударяешь, ударяешь за девкой, потом видишь — не то… Другую нашел, ну, думаешь, все, отхвачу, — заливаешь, заливаешь, а она хлоп! — за другого выскочила, опять не то. Потом опять же, если рассудить, — какого лешего обузу на свою шею?..
— Тьфу! — плюнул врач.
— А чего?
Врач потер щеку, с любопытством разглядывая бульдозериста: длинный, чем-то похож на журавля, лицо худое, обтянутое смуглой кожей, энергичное, глаза зоркие, руки умные, хваткие.
— Почему-то считается, — задумчиво сказал доктор, — что искать друга — значит заливать, выходить замуж — удачно выскакивать, жениться — отхватывать. Идиотизм какой-то!
Он взял яблоко, повертел его, принялся разламывать.
«Нет, он намного старше меня, — подумал Алексей. — Это он только так выглядит молодо. Хотел бы я спросить, какого он года».
Яблоко не поддавалось. Вахрушев отобрал его у доктора, положил на каменный столб, примерился и сильно рубанул ребром кисти; яблоко разлетелось на две половинки, словно разрезанное ножом.
— В любви нужно быть искренним, — сказал врач, как ни в чем не бывало подбирая свою половину, — искренним, как перед самим собой… Почему-то этой простой вещи многие, как ты, не понимают и страдают всю жизнь, принося страдания другим…
Много еды осталось, и Вахрушев хозяйственно завернул ее в бумагу, подумал, засунул в целлофановый пакет.
— Вот уж не знаю, по какой дороге ехать, — пробормотал он. — Не помню ничего. Ничего не помню.
Он медленно поднялся, пошел вдоль луча света; долго виднелась его долговязая фигура.
— Поеду по средней дороге, — задумчиво сказал он, возвращаясь.
— Он говорил: после моста налево.
— Да был ли мост?
После еды Вахрушев обмяк и выглядел так, словно его пришибло; он повел бульдозер какими-то судорожными рывками, зачем-то часто переключая рычаги. В нем назревал бунт, назревало что-то непонятное ему самому, было неудобно, не жарко, не холодно, а как-то противно. Хотелось завыть, бросить машину и побрести куда-нибудь в поле, куда глаза глядят, брести долго и упасть в изнеможении.
Когда средняя дорога раздвоилась, Вахрушев даже не обратил на это внимания, он не раздумывая повел по более укатанной, как ему казалось, полосе, но от нее вскоре стали отходить одиночные колеи, а она становилась незаметнее, глуше. Тогда он понял, что сбился, но долго еще по инерции и из какого-то безнадежного упрямства гнал вперед.
— Э! Куда мы едем? — крикнул врач.
Вахрушев наклонился к его уху и закричал:
— Слушай, Шура, я ничего не помню! Понимаешь, ничего не помню!.. Может быть, давай поспим, Шура?
Врач упрямо замотал головой.
— До рассвета часа полтора, Шура! А там живо махнем!
— Леша, пожалуйста, надо ехать! Мы сбились?
Вместо ответа Вахрушев круто развернул машину влево и неожиданно направил ее в чисто поле, прямо поперек старых борозд. Он не сбавил скорость, но еще более увеличил ее.
— Куда?
— Срежем на ту дорогу… надо выехать!
Поле было неровное. Кидало, толкало, месило; переваливали какие-то канавы, полные воды, давили гусеницами неубранную сгнившую солому. Прямо посреди поля Вахрушев решительно затормозил и приглушил мотор.
— Что?
— Хана. Тут спать будем. Ни хрена не вижу.
— Пожалуйста, поедем! — визгливо крикнул доктор.
— Ну, отдышаться дай! — взмолился Алексей. — Всю ночь, гляди, прем, у меня в глазах потемнело. Подождут как-нибудь.
— Едем! Если бы могли ждать, не звонили бы.
— Помешанный! — охнул Алексей. — Ты чокнутый! Фанатик! Давным-давно уж твоя вонючая баба родила. Куда переть-то? На крестинах успеешь налакаться!