— Если бы вы ходили в секцию, из вас получился бы хороший гимнаст.
— Где там те секции!.. Вот на стройке я работал, там были секции, да я сам как-то не ходил… некогда.
— Давайте я вас сменю.
Вахрушев отдал врачу лопатку, а сам направился в кусты за хворостом. Удивительное было вокруг безмолвие — ни шорохов, ни птичьих голосов. Поэтому Вахрушев разговаривал сам с собой.
— Что вы говорите? — крикнул врач.
— Скорее сюда идите! — позвал Вахрушев. — Ведь что я нашел!
Недоумевая, врач пошел к нему с лопаткой в руке.
Среди кустов, на три четверти вросший в землю, темнел ржавый корпус танка, без башни, без гусениц. Бульдозерист и доктор обошли его молча, постучали по броне.
— Как это он затерялся, — удивился Вахрушев, — что и на лом не уперли. Это немецкий, вот, передок у них такой.
— Вероятно, утонул и не смогли вытащить?
— Этот утонет! У танков, брат, движки не то, что у нашего старика. Скорей всего подбили, и башню снесло.
— Хорошие моторы у танков?
— Ну! Золото, а не двигатели…
Доктор снял очки, провел желтой худой рукой по броне. Было непонятно, болен ли он, или безбожно устал.
— Какой экипаж у такого танка?
— Трое. Командир, водитель и стрелок-радист. Впрочем, разно бывает, я точно не знаю… Теперь все эти танки ни к черту, их уже бесполезно выпускать.
Врач повернулся, устало побрел обратно, все так же неся в руке лопатку.
Вахрушев вздохнул, поднял хворост. Он принес его и бросил под бульдозер. Собрал сухие ветки от дерева и тоже бросил.
— Вообще вы меня извините за это самое… мальтузианство, — сказал он. — Я вообще болван, сам знаю. И горячий я. Вот врачом мне быть никак нельзя. И как вы только выдерживаете: больные, умирающие, калеки… Муть! Нравится вам, что ли? Я бы сбежал. Сказал: пропади вы пропадом.
— Врачу, Леша, нельзя быть циником.
— Да, вам надо быть жалостливым.
— Нет, и жалостливым нельзя.
— Скажите, а разнесчастную какую-нибудь дохлятину лечите и ведь видите, что умрет все равно, а цепляется, жить хочет — так ведь жалко небось, а? А вы ему — пилюли, пилюли, потому что больше ничего не можете. А?
— Что же делать? Надо хоть так.
— На до-то надо, а жалко?
— Это уж чисто личное дело. Обычно привыкают.
— К чему только не привыкает человек!.. Вот я начал работать на бульдозере, первое время думал — сдохну. Адовая машина. А теперь ничего, привык. Две смены вкалываю даже.
— Зачем?
— А черт его знает. Выпить люблю.
Тем временем «мертвяк» был вкопан. Вахрушев попробовал включить лебедку. Зарытое в землю бревно держало, но трясина не выпускала машину. Силы лебедки не хватало.
Пришлось снимать трос, пропускать его под раму, образуя более действенный угол. Рубили новый хворост, промокли чуть не по пояс, руки, исцарапанные заусеницами троса, кровоточили.
После долгой борьбы машина стала сантиметр за сантиметром продвигаться к бугру. Под гусеницы удалось подвести несколько крупных коряг. Бульдозер уцепился за них, напряг последние силы, криво-косо выкарабкался на бугор — весь в грязи и торфе, причем «мертвяк» дыбом встал из земли, притянутый тросом, прилип к машине, чуть не раздробив кабину. Это была промашка Вахрушева, он не спохватился вовремя выключить лебедку.
Заправили трос на место.
— Умыться бы, — деловито предложил Вахрушев, — а то мы теперь стали как снежные человеки!
— А ведь вылезли, Лешка, вылезли!.. — жалобно, словно еще не веря такому счастью, сказал врач; он был разнесчастный, перемазанный в крови.
— Ну и впредь вылезем! — бодро воскликнул Вахрушев. — Эх, Шурка, забавный ты сухарик, брат! — он, обняв, похлопал его. — Нашел ты себе направление — и прешь, как ракета. Эх, мне бы с тобой на соседней койке жить, мы б побеседовали…
Врач, кажется, смутился.
— Ну, вот что, давай теперь скорее ехать.
— Погоди, умоемся.
— Там, там, поехали, Алеша, я еще в жизни так не запаздывал…
— Теперь я знаю, где мы, — сказал Алексей, оглядываясь. — Ну и дали же мы влево. Теперь до Павлихи я с закрытыми глазами… Да, Шура, жила у меня там когда-то одна девка, хорошая, умница такая.
— А где же она теперь? — спросил доктор, усаживаясь.
— Не знаю! Уехала куда-то, говорят…
— Что? Очень хорошая была?
— Да.
Машина тронулась. Они снова, как на пароходе, стали резать гладь воды.
Было уже совсем светло, и туман разошелся. На горизонте поднялась гряда крутых холмов с желтеющими обрывами, оврагами, цепочками насаженных деревьев. Павлиха затерялась где-то там среди них, но Вахрушев уже угадывал ее, его сердце тревожно забилось, он даже подался вперед от нетерпения. Врачу не приходилось его погонять. Но врач и не думал об этом. Он вдруг, как ночью, нахохлился, втянул голову в плечи, дрожа от озноба. Вахрушеву захотелось как-то подбодрить его, похвалить. Он толкнул врача в бок: