— Поняла, что не любишь меня? — Лешкин голос прозвучал так, что я невольно подняла голову и высоко над собой увидела его лицо. Лучше бы мне не видеть. Не скоро я забуду выражение отчаяния, непонимания, гнева, исказившее милое лицо моего... О Боже! Моего кого? Помоги мне, Господи, дай сил вынести это!
Лешка опустился на корточки, освободил мои покорные руки, сжал в своих, заговорил, не отпуская моего взгляда:
— Но ведь этого не может быть. Ты любила меня, я знаю, уверен. Разлюбила? Не видела неделю и разлюбила.
— Нет. Леша, перестань, не мучай меня.
— Я тебя мучаю? Объясни, что произошло?
Я молчала и опять не смотрела на него. Не было у меня сил смотреть на него. И когда услышала дикое предположение, тоже не посмотрела. Не было у меня сил. Не было.
— Ты встретила другого?
— Нет, нет, Леша.
Меня недостало даже на то, чтоб покачать головой. Лешка снова завелся, вскочил, пробежал пару раз по комнате.
— Но ведь есть же причина, почему ты гонишь меня?
— Я не гоню, Лешенька, милый. Я всегда буду рядом. Столько, сколько ты сам захочешь. Просто я не буду твоей женой.
— Бред какой-то. Ты с ума сошла?
— Нет. Леша, давай поговорим потом. Я просто больше не могу.
В это время раздался телефонный звонок. Я облегченно поднялась и направилась в прихожую к телефону. Лешка остался в комнате, и, уходя, я спиной чувствовала, насколько он зол.
Звонила мама.
— Аленька, я останусь ночевать у дяди Сережи. Надо посуду помыть, все убрать. К тому же бабушка неважно себя чувствует и не поедет домой. К тебе Катя и Дима придут ночевать. Ты Диме постели у меня, а Катя с тобой ляжет. Хорошо?
— Хорошо.
Я положила трубку, жалея, что мама так мало со мной поговорила. Мелькнула мысль, что надо бы ей предложить свою помощь. Но с другой стороны, это не мое дело, там Катька и тетя Зина и еще какая-то родня. По-хорошему, там и маме делать нечего. Помянула и шла бы домой. Ну если такая добрая, помогла бы убрать после поминок и шла бы домой. А вместо этого Катька, да еще Дима. Вот уж кто мне сейчас меньше всего нужен. Мне бы сейчас забиться в норку и повыть всласть.
Эти мысли несколько расслабили меня, и к Лешке я вернулась уже не такая беспомощная. Хотя, конечно, до боевого задора было ой как далеко. Но он и не понадобился. Вообще ничего не понадобилось.
Лешку я обнаружила на своем рабочем месте. Включив компьютер, он ожесточенно тыкал пальцами в клавиатуру. Я заглянула через плечо. Курочит мою программу. Ну и хрен с ней. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы дало мне время на передышку.
Я уселась на уголок кушетки и уставилась в окно. Смотреть за окном было не на что. С того места, где я сидела, даже соседних крыш не видно. Голова звенела, словно пустой котел, и под ложечкой сосало.
Передышка скоро кончилась, Лешка встал, коротко на меня глянул и направился к выходу. Я поплелась следом.
Больше не прозвучало ни одного слова. Я открыла дверь, выпустила хмурого Лешку и... Не смогла я сразу закрыть дверь, стояла на пороге и смотрела в удаляющуюся спину. Как же мне хотелось окликнуть его, позвать обратно, как хотелось догнать, прижаться лицом к спине.
У лестницы Лешка посторонился и пропустил Диму. Их взгляды на мгновение встретились, и они разошлись. Лешка исчез за поворотом лестницы, а Дима не торопясь направился ко мне.
Дима деликатно приложился губами к моей щеке и нагнулся поменять обувь. Я оставила его в прихожей одного. Надо повесить полотенца в ванной. Вот это розовое для Катьки, она всегда им вытирается, когда ночует у нас. А Диме, пожалуй, голубое. Плачь не плачь, ничего не изменишь. Что сказать Лешке, как объяснить, почему я не могу выйти за него?
В прихожей голоса. Явилась Людка. Они с Димой не знакомы. Вернее, не помнят о знакомстве. Я им не напоминаю, направляю Диму в ванную мыть руки, а сама иду в кухню ставить чайник.
Людка плюхается на табурет у окна и приказывает:
— Давай!
Я поднимаюсь на цыпочки и достаю с верхней полки дискетницу. Коса, конечно же, разматывается и падает на спину, утыканная шпильками и колючая.
— Вот это да! — восторгается Дима, таращась на меня из коридора. — Восторг!
Восторг. Попробовал бы этот восторг мыть, чесать и на голове носить, я бы на тебя посмотрела. Состригу к чертовой матери! А Дима подобрался поближе и теперь робко тянется к косе.
— Брысь! — Я шлепаю его по руке. — Не для тебя рощено!
— А для кого? — обижается Дима.
— Действительно, — присоединяется к нему Людка, — для кого?
— Ты за делом пришла? Сделала — иди, — строго напутствую подругу.
— Что это так? — не соглашается она. — Я, может, чаю хочу.
— Дома попьешь.
— Ну почему же? — вмешивается Дима. — Давай угостим девушку чаем. И я попью. Невежливо гостей выпроваживать.
— Какой же это гость? Это ж Людка! Ты что, не узнал?
— Не узнал! Людочка! Я так рад тебя видеть!
— Правда? — не поверила Людка и перевела на меня ореховые глаза.
— Дима Куликов, — простерла я руку в сторону Димы, — Люда Воронина, — ткнула пальцем в Людку. — Пейте чай, пиво, водку, самогон, знакомьтесь, дружите, предавайтесь воспоминаниям, а меня извините. Пойду лягу. Голова болит.
Особых возражений не последовало, и я поплелась к себе. Надо бы достать постельное белье для Димы. Катька ляжет со мной, я себе белье позавчера меняла. Все равно сил нет. В голове один Лешка. Черные глазищи, горестное непонимание, печально опущенные уголки губ. Лешенька... Я бы жизнь отдала за твое счастье. Любимый, единственный, прости меня. Я делаю тебе больно, а как больно мне. Господи, как больно! Как невыносимо больно.
Людка ушла. Перед этим просунула голову в мою дверь и пропела:
— Пока. Дима за мной закроет.
Пришла Катька. Бесцеремонно вкатилась в комнату, зажгла свет, присела рядом со мной. Через мгновение на мою голую ногу легко опустился край ее широкой юбки. Я подобрала ногу, повернулась к Катьке лицом. Она шуршала сигаретной пачкой.
— Не вздумай курить в комнате, — предупредила я.
— А где? — печально спросила Катька, но не растопила лед моего сердца.
— Отправляйся на кухню.
— Там Дима.
— И что? Он не знает, что ты куришь?
— Знает, но я обещала, что брошу. А он обещал отцу не говорить. Сказал: еще раз увижу, отцу скажу.
— Кать, в комнате курить нельзя.
— А где?
— Нигде. Надо было по дороге.
— Я покурила. Аль, не сердись. Я что-то сегодня не в себе. Знаешь, хуже, чем на похоронах. Правда. Понимаю, что для всех это облегчение, да и для меня она ничем по жизни не была, а плакать хочется.
— Еще чего. Слезь с моих ног, я встану.
Я встала, и мы пошли на кухню. На кухне сидел Дима. Перед ним стояла керамическая кружка с чаем. Дима смотрел за окно и вертел ложечку. Лицо у него было задумчивым, но не печальным. Он взглянул на нас и улыбнулся.
— Дима, — бескомпромиссно заявила я, — мы пойдем на лоджию покурим.
— И я с вами, — оживился Дима, вскакивая и открывая балконную дверь. Мы расположились на балконе. Я постаралась встать так, чтобы на меня не несло дым. Дима дал сестре прикурить, закурил сам. Затянулся, посмотрел на кончик сигареты, оперся на перила. Катя, опасливо косясь на брата, жадно глотала дым.
— Я могу курить, могу не курить, — похвастался Дима. — Легко начинаю, легко бросаю. — Он еще раз затянулся и щелчком отправил сигарету вниз.
Мне не понравился его поступок. Безответственный какой, а если окурок разгорится на земле и начнется пожар?
Дима повернулся к нам лицом и прижался поясницей к ограждению балкона. Еще лучше! Встал так, что кувырнуться пара пустяков. Что-то он странный сегодня какой! На себя не похож. А впрочем, кто его знает, какой он, когда на себя похож. Я ведь его сто лет не видела. Но Катька тоже поглядывает на брата с беспокойством. Вот приблизилась вплотную, погладила по плечу:
— Хреново, да, Димуль?
— А знаешь, нет! — оживленно блеснул глазами и зубами ее брат. — Наоборот! Знаешь, у меня чувство, словно мама стала прежней. Я ведь ее помню. Мне хоть и мало было, а помню. Особенно последнее лето, перед твоим рождением. Я теперь ее только такую помнить буду и только о такой думать.