— Можно еще чаю? — Таня протянула мне пустую чашку и добавила без паузы: — А Алеша в Германии. Ему сделали операцию. Мария Алексеевна собирается к нему. И меня берет.
Она выпалила все это на одном дыхании, старательно крутя ложкой и не отводя взгляда от маленького водоворота в самой середине чашки.
Лешка в Германии. Ему сделали операцию. Какую? Ведь в Москве врачи сделали все необходимое. Они что-то пропустили и не долечили Лешку? Господи, что с ним, как он? Лешенька, сердце мое.
Таня смотрит на меня. Она сразу посмотрела, как только закончила излагать свои новости. Мои ресницы опущены, Танин взгляд я чувствую и заставляю себя встретить его. Так я и знала. У нее напряженный и выжидательный взгляд. Что она хочет прочесть на моем лице? Зачем она пришла? Сама или Мария Алексеевна подослала? Что, что ей надо?
Молчание становится неловким, Таня заерзала, я без всякого выражения смотрю в голубые глазки, не делая попытки облегчить ситуацию.
Звонок положил конец Танечкиным страданиям. Она радостно встрепенулась и повернула голову в сторону двери.
Я вытащила из-под попы левую ногу и, припадая на нее, неловкими толчками побрела открывать.
За дверью обнаружился Дима. Привычным в его облике оставались только блестящие серо-голубые глаза. Я никогда прежде не видела его таким: потным, всклокоченным, пыльным, с капельками влаги на лбу и под носом. Он потеснил меня с порог аи свалил мне на руки топорщащиеся пакеты. Меня обдало резким запахом мужского пота.
Я невольно сморщила нос, отстранясь от взмокшего ухажера. Дима передразнил меня, но обниматься не стал и целоваться не полез. Такой вот деликатный.
— Я приму душ, а ты поесть что-нибудь сделай, — распорядился он.
— Ладно. Борщ будешь?
— Давай.
Он метнулся к ванной, но вернулся и выбрал из кучи пакетов один. Остальные я покорно держала у груди.
— Иди к себе. Я у матери штаны сниму, а то в ванной повесить негде, — продолжал распоряжаться гвардии капитан.
Я, обнимая пакеты, покорно направилась к себе.
— Аля, — остановил меня возмущенный возглас, — где твоя голова?
— Здесь, — хмуро заверила я. — И уже кружится от тебя.
— Правда?! — польщенно улыбнулся Дима. Шут гороховый!
— Полотенце дай, — по-деловому закончил командир.
Я прошла мимо Тани, застывшей в кресле, сгрузила весь ворох пакетов в угол дивана. Один из пакетов перевернулся, и из него выскользнул, словно матрешка, еще один. Я подхватила его, и моим глазам предстала тщательно упакованная рубашка небесно-голубого цвета.
Я бросила пакет с рубашкой поверх кучи и повернулась к безмолвной гостье. Ее глаза горели жадным любопытством, на щеках расцвели алые маки, ротик приоткрылся. Я не испытывала никакого желания объясняться с ней и вместо этого предложила:
— Борщ будете?
Честно говоря, я была уверена в отказе. Столько чаю выпила, с вареньем, бубликами, маслом. Куда ей еще борщ. Таня охотно согласилась и, в свою очередь, предложила:
— Помочь?
— Нет, спасибо. Я сама.
Такой уж день. Ничего поделать нельзя, надо просто дотерпеть до вечера и лечь спать.
Дима равнодушно взглянул на Таню, не обрел никакого интереса и просто кивнул ей, видимо, посчитав какой-то моей соученицей, после чего коротко представился:
— Дмитрий, — и, сочтя процедуру знакомства завершенной, принялся за меня: — Зачем здесь накрыла?
— А где следовало? — враждебно осведомилась я.
— На кухне. Есть за журнальным столиком первое — полное извращение. Сидишь, голова ниже колен, ложку несешь по длиннейшему пути, да еще снизу вверх.
— Ну и что?
— Разливается.
— Не ворчи. Я накрыла в комнате потому, что у нас гостья. — Я улыбнулась продолжавшей пребывать в столбняке Татьяне.
— Ну, если гости любят есть с пола, я охотно поддержу компанию, — согласился гостеприимный Дима, демонстрируя широту покладистой натуры, и взглянул на Таню повнимательнее.
— Это Таня, — поддержала я его интерес.
Дима поиграл голубыми глазами. На худом загорелом лице они выглядели удивительно яркими. Я обвела глазами его мускулистые плечи, обтянутые белоснежной майкой, гладкую грудь, перехватила завистливый Танин взгляд и решила, что мне с ним повезло.
— Аль, я там белье в ящик сунул. Пропусти вместе со своим в машине.
— Я свое белье в машине не стираю.
— А как?
— Руками.
— И мое руками, — опять продемонстрировал Дима чудеса покладистости.
— Счас, — ухмыльнулась я, — тащи Катьке.
— Она небось не умеет, — усомнился Дима.
— Умеет, — уверила я.
— Аль, а мясо? — дипломатично перевел разговор Дима.
— Блин! Забыла.
— Ну давай скоренько. У нас ведь гости.
Таня не могла отвести взгляда от Димы. А он и рад стараться, отрывался по полной программе. Я терпела пока.
— Аль, сметану.
— Аль, еще котлету.
— Аль, а малосольный огурчик дашь? Я видел в холодильнике.
— Аль, а хлеб весь?
— Аль, еще котлету.
— Встань возьми. (Терпение кончилось. Загонял, паразит.)
— Спасибо. Я наелся.
Он встал, ловко составил посуду на поднос и ушел. Скоро на кухне зажурчала вода.
Таня умирала от любопытства, но я не дала ей начать расспросы.
— Таня, вы извините. Я вынуждена вас выставить. Мы идем в театр, и мне надо переодеться. Если я правильно поняла, перерыв в электричках у вас уже закончился.
Дима не вышел из кухни. Прокричал во всю ивановскую: «До свидания!» — и не вышел.
Таня покидала мою квартиру с видом грешника, изгнанного из рая. Она ушла, оставив во рту терпкий привкус безнадежности.
— Шутишь? — Я недоуменно взирала на Диму, выискивая в его лице улыбку и готовясь ответно рассмеяться.
Димины серые в это время дня глаза серьезно и немного тревожно встретили мой взгляд. Нет, никаких шуток. Я растерялась. Встала столбом, запрокинув голову, навстречу его лицу. Он тоже остановился. В его прищуренных глазах появился не знакомый мне огонек. Огонек разгорался. Димин взгляд, прикованный к моему лицу, стал жестким, требовательным.
У меня упало сердце. Кажется, в таких случаях принято говорить «сердце ушло в пятки». В моем случае сердце до пяток не дошло. Оно гулко билось в желудке. Я приложила руку к пульсирующему желудку и ощутила подступающую тошноту.
Мы стояли посередине узкой пешеходной дорожки. Мимо шли люди, они толкали нас, ворча. Какой-то дядька особенно ощутимо толкнул меня в спину, просипев:
— Чего застряли посередь улицы? Людям не пройтить.
Он ушел, унося запах перегара, дешевого табака и едкого пота, а я от толчка не устояла на ногах, пошатнулась. Дима обхватил меня обеими руками, притиснул к себе, на миг оторвал от земли. Я невольно уткнулась лицом ему в ключицу, кожей щеки почувствовала прохладное полотно рубашки и влажную горячую кожу там, где ворот распахнулся.
На моих лопатках вздрагивали сильные пальцы, такие горячие, что прожигали меня насквозь. Мое ухо слушало биение Диминого сердца, мое собственное сердце по-прежнему помещалось в желудке. И все-таки я почувствовала облегчение. В таком положении я избавлена от необходимости видеть серые прищуренные глаза. Получив передышку, я лихорадочно обдумывала сложившуюся ситуацию. Найдя, как мне показалось, веский аргумент, я подняла левую, свободную от сумки руку, с трудом протиснула ее между нашими прижатыми друг к другу грудями и нажала ладонью на Димино плечо, пытаясь его отодвинуть. Очень неохотно Дима слегка ослабил хватку.
Я глубоко вздохнула и, пристально разглядывая пуговицу, торчащую прямо перед моими глазами, спросила:
— Как же мы можем пожениться? Мы ведь даже ни разу не целовались по-настоящему.
Я постаралась, чтоб мой голос прозвучал с легкой насмешкой и даже хихикнула в конце. Получилось фальшиво, Дима легкости не принял, переводить разговор в шутку не пожелал.
— Дело только в этом? — деловито осведомился он. — Это легко поправить.
Я снова на миг оторвалась от земли, а когда приземлилась, оказалась развернутой на 180 градусов и влекомой сильной рукой, плотно обхватившей мою талию.