— Не плачь, не плачь. О Господи, Аленька, миленькая, не плачь. Бог с ним, с Лешкой. Что бы там ни было. Никто, ни один Лешка, не стоит твоих слез. Он сам виноват, дурак такой, счастье свое упустил. Не плачь, пожалуйста. Все будет хорошо.
— Нет, Людочка, ничего не будет. — В этот момент я готова была рассказать ей все, но Людка заговорила сама, уверенно, убежденно. Слишком уверенно, слишком убежденно:
— Будет, будет! Вот увидишь. Не получилось с Лешкой, не получилось с Димой, получится с кем-то третьим или четвертым. Не может быть, чтоб нас судьба обошла. Будет у нас любовь и счастье будет. И не будем мы плакать из-за них. Ни за что. Из-за таких идиотов.
Я поняла, что сейчас Людка уговаривает не меня, а себя. А идиот, не умеющий ценить любви, это Виталька. Постоянная головная и сердечная боль мой подружки. Ишь ты, меня уговаривает полюбить третьего-четвертого, а самой один Виталька глаз во лбу. Я заплакала громче, Людка присоединилась ко мне. Мы поплакали, потом Людка снова поставила чайник, сбегала в мамину комнату за вермутом, и мы хорошо посидели, пока за ней не пришел ее идиот.
Странно, но после Людкиного визита тяжелая пелена, окутывавшая меня так долго, спала, и я увидела, что жить нужно и вполне можно. Просто проснулась утром и поняла: я молода и ничего в моей жизни еще не кончилось, а по-настоящему даже и не начиналось.
Случилось то, что случилось, и не в моих силах поправить случившееся. Я решила не терзаться и постепенно приучила себя не думать о былом. Только иногда... А что, если бы узнав о том, кто мой настоящий отец, я сразу разыскала Лешку? Смогло бы это что-нибудь изменить? Или было уже слишком поздно?
Меня озарило понимание Таниного посещения. Она приехала по просьбе Лешки. Чтобы сказать, что он встретил другую и намеревается жениться. А не сказала, увидев Диму. Зачем, если для меня все и так закончилось? А если Лешка женился от отчаяния, узнав от Тани о Диме? Ведь причиной его первого отъезда послужил именно Дима. Да какая разница, зачем приезжала Таня? Ведь в то время я считала Лешку братом, и наличие или отсутствие Димы ничего не меняло. Но может быть, потом, когда...
Вот об этом я приучала себя не думать. Пристрастилась читать детективы, смотреть «мыльники», пару раз съездила с мамой и дядей Сережей на дачу. И работала, работала, работала. Пятачков на меня нарадоваться не мог.
Утро началось как обычно. Надежда Васильевна наливала чай в свою любимую синюю чашку, сосредоточив на действии все внимание. Поэтому на мое жизнерадостное приветствие отреагировала неразборчивым, но вполне дружелюбным ворчанием.
Пробираясь мимо нее в свой угол, я попала по дороге в облако дивного чайного аромата. Моя чашка хранится в среднем ящике стола. Я достала ее оттуда и присоединила к синей чашке лаборантки.
Тугая струя переместилась и тяжело упала в мою чашку.
— Хороший чай, — похвалила я. — Дивно пахнет.
— Натуральный, — согласилась Надежда Васильевна, отставляя чайник. — Пей быстрее.
— Куда мне спешить? — беззаботно откликнулась я, усаживаясь на стул и располагая перед собой чашку, ложку, несколько сушек и кусочек сахару. В этот час комната пустовала, я намеревалась провести четверть часика до появления коллег в тишине и неторопливой беседе с милой женщиной.
— Тебе Александр Георгиевич записку оставил.
— А где он сам? У него же сегодня занятия.
— Его заказчик вызвал. Что-то с системой. Он забрал Валеру, Романа Юрьевича и уехал.
— А я почему ничего не знаю?
— Заказчик вечером позвонил, после твоего ухода. Да он тебе все написал.
Ага, написал. Ласковая такая записочка, даже подхалимская. Так и вижу, как шеф проникновенно щурит черные ресницы, приглушая блеск ярко-синих глаз, прячет в бородку хитрую усмешку. Мой научный руководитель еще тот жук.
Ну да делать нечего. Приказ есть приказ. Обжигаясь, делаю несколько глотков чая, но настроение пить пропало, что за удовольствие обжигаться. Чай требует времени и сосредоточенности. Отставляю чашку, переобуваюсь в туфли, перед зеркалом поправляю волосы.
Надежда Васильевна внимательно наблюдает за мной. На мой вопросительный взгляд поднимает большой палец:
— Блеск! Ни пуха ни пера! — напутствует она меня и останавливает мое движение к двери окликом: — А распечатки?
— Вот черт!
Нельзя сказать, что организационное занятие дипломников сильно меня волнует. Дело несложное: пересчитать явившихся, выяснить причину неявки отсутствующих, зачитать записи Пятачкова, раздать методички, ответить на вопросы, если таковые возникнут, назначить дату следующей встречи, и адью!
Неожиданностей ждать неоткуда. Свое собственное собрание год назад я помню, что и в какой последовательности говорилось тогда, а что и в какой последовательности намеревался сказать Пятачков теперь, при помощи его записей воспроизведу лучше его самого. Чего ждать от контингента, знаю прекрасно. Народ все знакомый. Наша кафедра пасет своих студентов с первого курса. Так что все знают всех с трех курсов вперед и с трех курсов назад. Это обычные студенты, а я в последние пару лет, почитай, с кафедры не вылезала, к тому же в прошлом семестре вела у них лабораторки в очередь с Валерой. Так что незнакомых мне в этой группе нет, а вот приятелей — навалом.
Бестрепетной рукой открываю дверь, окидываю с порога аудиторию взглядом, оценивая посещаемость (хорошая), улыбаюсь в ответ всеобщему радостному удивлению и направляюсь к преподавательскому столу.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие коллеги, садитесь, успокойтесь и приступим к работе, — чащу я жизнерадостной скороговоркой, пародируя Пятачкова. Мой артистизм оценен ответным радостным ржанием.
— Ну, кто у нас сегодня присутствует? — Я отрываю взгляд от раскладываемых на столе бумаг и поднимаю его на группу.
Что это? Пол выплывает у меня из-под ног, стремительно совмещаясь с потолком, и сразу же рывком встает на место, отчего возникает пронзительный, нестерпимый звон в ушах, горячая струйка ползет вдоль позвоночника, горячие капли высыпают на лоб.
А глаза, глаза неотрывно смотрят в одну точку. Точка расплывается в радужных кругах.
Боже мой! Я сейчас упаду. Ноги подгибаются. Я плюхаюсь на стул, не в силах оторвать взгляд от Лешкиного лица.
Дипломники ликуют, заметив мою реакцию на Лешку. Ясно, что я не знала о его присутствии, и они радуются сюрпризу, словно сами его подстроили. Хорошо, что они шумят. Я благодарна ребятам за передышку. Кладу на передний стол листок с фамилиями и, пока сидящая передо мной Лера-отличница старательно его заполняет, смотрю на дорогое лицо. Оно такое же, как прежде. Нет, другое. Взрослое. Одну прямую черную бровь делит на две неровные половины узкий шрам.
Черные глаза холодно и отстраненно смотрят на меня. Но вот по смуглому лицу пробегает судорога, веко резко дергается, Лешка закрывает глаз ладонью и опускает голову. Я вижу, как краснеют кончики его ушей. Лешенька!
Лера толкает в мою сторону листок со списком. Взгляд сразу упирается в строчку — Истомин А.Г. Почему я не прочла список раньше? Почему никто не сказал мне, что Лешка восстановился?
Я пробубнила весь положенный текст, постоянно чувствуя Лешкин взгляд. Понятно, что мне это мало помогало, и к концу академического часа я была вымотана вконец.
— Это все. — Я с облегчением перевернула последний листок шефских записей. — Вопросы есть?
Конечно, есть! Ну как же иначе? Все, как один, горели желанием задать вопрос, все, как один, устремились ко мне удовлетворить это желание.
Когда же мне наконец удалось от них отделаться, Лешки в аудитории не было. Я больше не посмотрела на него.
Злоключения Селесты подходили к концу. Франко узнал, что она его сестра, потом узнал, что она ему не сестра. Оба известия его страшно разозлили, и он принялся делать всевозможные глупости. Селеста, обливаясь слезами, обличала всех и вся и заодно учила жить каждого, кто неблагоразумно попадался ей на глаза.