Девица раздражала меня все сильнее, но я всякий раз оказывалась у телевизора в нужное время. Хотя прекрасно знала, что произойдет дальше. Фильм прокатывали вторично, эти серии я уже один раз видела.
Я смотрела на Франко. Меня волновали его черные глаза, так похожие на глаза моего Лешки. Густаво Бермудес стал моим любимым актером. У меня никогда не было любимого актера. Кроме разве Глеба Градова. На старости лет я обзавелась телекумиром и с замиранием сердца вглядывалась в его лицо.
Жаль только, не с кем поговорить о Селесте и Франко. Мои друзья вряд ли меня бы поняли, а мама бывала дома редко, и после ее исповеди мы разговаривали мало.
Мама с дядей Сережей расписались. Она сообщила мне об этом событии заранее. Вид у нее при этом был совсем не радостный.
— Может, зайдешь вечером, посидишь с нами? — робко спросила она. Я посмотрела на маму и впервые не испытала злости. Случилось то, что случилось. Надо жить дальше.
— Нет, мама. Я не приду. Подожди.
Я сходила в свою комнату, достала из стола деньги, отложенные на поездку в Испанию. Мы собирались туда с Людкой. Оформили загранпаспорта, выбрали маршрут. Но Людка в Испанию не поедет. Она поедет в Америку. С Виталькой. Он будет работать на одной из дочерних фирм «Майкрософта», чье руководство оценило гений юного русского программиста и заключило с ним контракт на два года. Скоро Людкина свадьба, я уже купила ей подарок и стараюсь не думать, как буду жить без моей подружки.
— Вот возьми, купи себе что-нибудь сногсшибательное — это ведь твоя первая свадьба.
Мама обняла меня, растроганно шмыгая носом. Я осторожно высвободилась:
— Поздравляю тебя. И дядю Сережу.
— Папу, — поправила плачущая и сияющая мама.
— Ну какой он мне папа? — пожала я плечами.
— Самый настоящий, — горячо заверила мама. — Аленька, неудобно, на свадьбе не будет никого из детей.
— Не будем об этом.
Я действительно не хотела и не могла говорить о Кате и Диме. Эта боль жила во мне постоянно, кровоточила. Я ни разу не видела Диму, мало что знала о нем. Катя... Катя, Катя, сестра моя, необретенная моя сестра. Потерянная, дорогая сердцу подруга.
— Ну тогда... — Мама смотрела на веер зеленых бумажек у себя в руке. Я подумала, она мне их вернет. Похоже, такое желание у мамы возникло, но она его подавила. Не из жадности. Ей хотелось, чтоб я приняла хоть какое-то участие в ее судьбе.
Кто я такая, чтобы судить моих родителей? Мама боролась за свое счастье, как могла, как умела. И тетя Нина боролась. Трудно поверить, что она не замечала, что ее муж полюбил другую. Не хотела отпустить, боролась. А когда проиграла... Когда проиграла, превратилась в мумию и... выиграла!
Тетя Нина наказала маму и дядю Сережу. И большего наказания для них никто бы не придумал.
Дядя Сережа. Отец. Яблоко раздора. Кого из двух женщин он любил? Маму? Тетю Нину? Обеих? Ведь и я, и Катя родились почти одновременно. Выходит, любя маму, он и тетю Нину разлюбил не совсем. Кого бы из двух женщин он ни любил, счастливой не сделал ни одну.
Ну да Бог с ними, и Бог им судья. Где мне разбирать все эти тонкости?
Я, как безвольная пушинка, несусь по жизни по чужой воле из-за страстей и глупости других людей. Где я остановлюсь, в чьих теплых ладонях обрету покой?
— Ну наконец-то!
— Что случилось?
— У Людмилки истерика.
Вслед за встрепанной тетей Верой я прошла в большую комнату, гордо именуемую залой. Ночью она служила спальней родителям, о чем свидетельствовало спальное место — постоянно разложенная большая софа.
На ней в данный момент и сидела моя лучшая подруга, вытянув ноги вдоль сиденья и скрестив на груди руки. При самом внимательном взгляде никаких следов истерики обнаружить не удалось. Ни вздыбленных волос, ни подрагивания конечностей, ни покраснения лица. Лицо поражало несокрушимым спокойствием и волей, застывшей в каждой черте. Что в общем-то Людке несвойственно. Обычно она выглядит оживленной и приветливой.
Я невольно поежилась под строгим взглядом.
— Явилась? — последовал неприязненный вопрос.
Я только пожала плечами и села в свободном углу дивана в непосредственной близости от резиновых подошв. Эти подошвы смущали меня больше всего. Людка положила ноги в тапочках на светлое плюшевое покрывало, а тетя Вера смотрит на это святотатство от дверей и молчит.
Вообще непонятно, как это покрывало оказалось на софе. Оно ведь из Людкиного, тщательно оберегаемого приданого. Тетя Вера начала собирать постельное белье, покрывала, скатерти, полотенца и прочее, как только ее старшенькой исполнилось шестнадцать. Год шел за годом, через три месяца Людке стукнет двадцать четыре, и все это время приданое активно пополнялось.
Порой тетя Вера перебирала его, любовно раскладывала перед нами, вспоминала, при каких обстоятельствах и за какие деньги приобрела вещь.
И вот теперь, буквально накануне своего звездного часа — свадьбы — плюшевое покрывало — краеугольный камень Людкиного богатства — попирается резиновыми подошвами домашних тапочек.
Права тетя Вера, ой как права! Если уж это не истерика, тогда не знаю.
— Люд, а чего это ты покрывало постелила?
— А что, нельзя? — агрессивно отреагировала счастливая невеста.
— Да ради Бога, — разрешила я, — твое приданое.
Как оказалось, упомянув приданое, я допустила ошибку. Я догадалась, что ляпнула что-то не то, по змеиному шипению, с которым Людка одним рывком сбросила ноги с софы и встала, вперив взгляд в мать.
Я тоже посмотрела на тетю Веру. Ее прелестное чуть привядшей светлой красотой лицо выражало отчаяние. Она протянула вперед руки ладонями вверх, жалостливым жестом сиротки, молящей о пощаде. Людка шипела не переставая. Я на всякий случай вскочила и в прыжке вклинилась между ними. Заслонив собой тетю Веру, я с опаской взглянула на ее опасную дочь, готовясь к отражению атаки. Только как я ее буду отражать, драться, что ли? Мы и в детстве-то не дрались. Как-то не случилось.
К счастью, подруга нападать не собиралась. Она стояла смирно, только шипела, брызгала слюной и ужасно (в смысле очень сильно) таращила глаза.
Я так поразилась необычному виду хорошо (как я думала) знакомого человека, что потеряла бдительность и не заметила сигнала. Но сигнал поступил точно потому, что обе Воронины одновременно рванулись ко мне и заголосили. Мамочка моя!
Они голосили и дергали меня, каждая в свою сторону. Я моталась в их руках наподобие тряпичной куклы и даже не пыталась уяснить суть проблемы. Главная задача — выжить!
Снова поступил неслышный мне сигнал. Дамы выпустили меня из рук, уцепились друг за друга и с рыданием упали на злосчастное покрывало. Я перевела дух.
Прошло довольно много времени, пролились реки слез, меня невежливо дернули за руки, в результате чего я оказалась сидящей и зажатой с двух сторон довольно плотными женскими телами. А ясность, между прочим, так и не наступила.
Мне отчаянно захотелось домой. О чем я, дождавшись паузы в причитаниях, сообщила присутствующим. Со мной не согласились.
— Нет! — гневно затрясла головой тетя Вера. — Ты не можешь уйти. Завтра свадьба, а эта ненормальная отказывается выходить замуж.
— Как? — ахнула я. — Почему?
— Из-за нее. — Людка ткнула пальцем в мать и снова заревела, слизывая слезы языком. Вот всегда так, с самого детства. Если уж плачет, так море разливанное. Как царевна Несмеяна — за час озеро, за день море. А платка сроду нет. Я привычно вытерла замызганную мордашку своим платком.
— Почему тетя Вера против? — ласково спросила я, разглаживая на висках бедной девочки слипшиеся от пота кудряшки.
Ответом мне стал потрясенный взгляд ореховых глаз и свирепый вопль из-за спины:
— С чего ты взяла, что я против?
Что-то я не так поняла. Я обернулась к тете Вере и, стараясь сохранить стремительно ускользающие остатки рассудка, неуверенно объяснила свое понимание проблемы:
— Но если Людмилка не хочет выходить замуж из-за вас, значит, вы против. Или нет?