К а л и с т о. Что? Дуралей! Разве ты не знаешь, как слезы облегчают горе? Сколь сладко скорбящему сетовать на свою скорбь? Какая отрада в жалобных вздохах? Как облегчают и уменьшают боль слезные стенания? Об этом прочтешь ты у всех, кто писал для нашего утешения.
С е м п р о н и о. Да ты читай дальше, переверни страницу! Там говорится: удерживать преходящее и искать пищу для скорби — это безумие. И Масиас[20], кумир всех влюбленных, сетовал, что его покинуло забвение. В созерцании предмета любви — ее мука, в забвении — покой! Когда тебя подгоняют острой палкой — не брыкайся. Притворись веселым и спокойным — таким и станешь. Часто рассудок управляет делами по своей воле, хоть он и не изменяет действительность, но успокаивает наши чувства и направляет суждения.
К а л и с т о. Семпронио, друг мой, раз тебя так огорчает мое одиночество, позови Пармено, чтоб он побыл со мною, и оставайся впредь столь же преданным, ибо усердие слуги — награда хозяину.
П а р м е н о. Я здесь, сеньор.
К а л и с т о. А я, очевидно, не здесь, раз тебя не заметил. Не отлучайся же от нее ни на шаг, Семпронио, не забывай меня, иди с богом.
Ну, Пармено, каково твое мнение о том, что сегодня произошло? Скорбь моя велика, Мелибея недосягаема, но Селестина мудра и искусна в этих делах. Мы не можем сбиться с пути. Ты сам похвалил ее, при всей неприязни к ней. Я тебе верю. Сила правды такова, что даже враги вынуждены признать ее. Поэтому я предпочитаю отдать Селестине сто золотых, нежели другой пять.
П а р м е н о. Но ты плачешь? Плохи наши дела! Придется попоститься из-за твоей щедрости!
К а л и с т о. Я спрашиваю твое мнение, Пармено, так будь же со мною приветлив. Не опускай голову, когда отвечаешь. Но зависть всегда печальна, а печаль — безмолвна, и эти чувства, видно, так тебя поработили, что ты даже меня не боишься. Что ты сказал, несносный?
П а р м е н о. Я говорю, сеньор, что твоя щедрость нашла бы себе лучшее применение, кабы ты одарял Мелибею и служил ей, а не давал деньги той, кого я отлично знаю и к кому ты попал в плен, что всего хуже.
К а л и с т о. Как так в плен, полоумный?
П а р м е н о. Да ведь кто владеет твоей тайной, владеет и твоей свободой.
К а л и с т о. Дурак-то, пожалуй, прав. Но знай: когда просящий и тот, кого просят, отдалены — то ли покорностью просителя, то ли разницей в положении, как, например, моя госпожа и я, — необходим посредник или ходатай, который передаст из рук в руки мое послание, чтобы оно дошло до слуха той, с кем мне невозможно говорить вторично. А раз все это так, скажи: одобряешь ли ты мой поступок?
П а р м е н о. Черта с два я одобряю!
К а л и с т о. Что ты говоришь?
П а р м е н о. Говорю, сеньор, что заблуждение никогда не ходит в одиночку, и раз пришла беда — отворяй ворота.
К а л и с т о. Согласен; но непонятно, к чему ты клонишь.
П а р м е н о. А вот, сеньор, к чему: на днях улетел кречет, и это было причиной твоего прихода в сад Мели- беи; твой приход — причиной встречи и беседы; в беседе зачалась любовь, любовь породила твое страдание, а страдание станет причиной гибели твоего тела и души и всего имущества. И всего горше мне, что попадет оно в руки этой сводни, которую уж три раза вываляли в перьях[21].
К а л и с т о. Так, Пармено, продолжай в том же духе, это мне нравится! Чем больше ты ее ругаешь, тем лучше! Пусть исполнит все, что мне нужно, а там пусть ее вываляют хоть и в четвертый. Какой ты, однако, бесчувственный! Как безжалостно ты говоришь со мной! Видно, не больно тебе, как мне, Пармено.
П а р м е н о. Сеньор, лучше выбрани меня сейчас — в досаде за назойливость, чем, раскаявшись, осуждать меня за то, что я не дал тебе совета; ты потерял, повторяю, звание человека свободного, отдав в подчинение свою волю.
К а л и с т о. Этот олух, видно, захотел палок! Скажи, невежа, почему ты дурно говоришь о том, чему я поклоняюсь? Ты-то что знаешь о чести? Скажи, что такое любовь? В чем заключается учтивость? Чего ради ты выдаешь себя за умника? Не знаешь ли ты, что первая ступень к безумию—это воображать себя мудрым? Если бы ты сочувствовал моему страданию, иной водой оросил бы ты эту жгучую рану, которую нанесла мне жестокая стрела Купидона. Те целебные средства, что Семпронио добывает для меня с помощью своих ног, ты отнимаешь у меня своим языком, своими праздными речами. Прикидываешься верным, а на самом деле — ты глыба лести, сосуд лукавства, пристанище и жилище зависти. Чтобы опорочить старуху, за дело или нет, ты отнимаешь надежду у моей любви. Но знай, что моя скорбь и мои мучительные сомнения неподвластны разуму, не терпят предупреждений и не желают советов, а уж если и примут совет, то лишь такой, который не сможет отлучить или отдалить от меня то, что можно вырвать только вместе с сердцем. Семпронио боялся уйти и оставить тебя здесь. Я же хотел этого и теперь страдаю потому, что он ушел, а ты остался. Лучше быть одному, чем в дурном обществе.
20
Масиас — полулегендарный испанский поэт XV в., поплатившийся жизнью за любовь к знатной замужней даме. Имя его стало в Испании нарицательным для обозначения верного влюбленного.
21
«...три раза вываляли в перьях». — Обычное наказание своден состояло в том, что их обмазывали дегтем, обсыпали перьями и в таком виде провозили по улицам верхом на осле.