С е л е с т и н а. Хорошо сказано. Я буду с тобою заодно, ты мне пришелся по нраву. Вряд ли мы оплошаем; но все же, сынок, хорошему стряпчему приходится немало трудиться, измышлять хитроумные доводы, запутывать дела и без конца таскаться в суд, хоть судья и ругает его. Чтобы все его видели, чтобы не сказали, будто он зря деньги берет. И тогда каждый обратится к нему со своей тяжбой, а к Селестине — со своими любовными делами.
С е м п р о н и о. Будь по-твоему! Ты ведь не первое дело на себя берешь.
С е л е с т и н а. Не первое, сынок? Слава богу, среди девушек, открывших свою лавочку в этом городе, мало найдешь ты таких, которые помимо меня сбыли свою первую пряжу. Как только родится девочка, я ее вношу в свой список, чтобы знать, кто потом ускользнет из сети. А ты как думал, Семпронио? Что же, я ветром питаюсь? Или получила наследство? Или у меня есть еще один дом? Или виноградник? Разве у меня есть еще доход, если не от этого ремесла? Что меня кормит и поит? Что одевает, да обувает? В этом городе я родилась, в нем выросла, в нем, как всем известно, сохранила я добрую славу, — кто же меня не знает? Я сочту чужестранцем того, кому неизвестны мое имя и мой дом.
С е м п р о н и о. Скажи, матушка, о чем ты беседовала с моим приятелем Пармено, когда мы с Калисто пошли за деньгами?
С е л е с т и н а. Я ему выложила всю правду, сказала, что ему куда выгоднее быть с нами, чем подлизываться к хозяину; что он останется навеки бедным и униженным, коли не переменит своих взглядов; что незачем корчить святого перед такой старой лисой, как я; напомнила ему, кем была его мать, — пусть не очень-то презирает мое ремесло; пусть помнит, что если меня станет поносить, то и ей достанется.
С е м п р о н и о. Так ты давно его знаешь, матушка?
С е л е с т и н а. Перед тобою та самая Селестина, которая видела, как он родился, и вырастила его. Мы с его матерью были неразлучны, что палец с ногтем. От нее научилась я лучшему, что знаю в моем ремесле. Вместе мы ели, вместе спали, и все у нас было общее — забавы и утехи, замыслы и затеи. И дома и на людях мы были все равно что сестры! Я, бывало, грош заработаю и то половину ей отдам. Не так бы мне жилось, кабы она и теперь была со мной. О смерть, смерть! У многих отнимаешь ты любимых спутников! Многие горюют, когда ты являешься к ним незваным гостем! Одного пожираешь, когда пришло его время, тысячу косишь недозрелыми. Будь она сейчас жива, не бродила бы я одиноко по свету. Мир ее праху, была она верной подругой и хорошей спутницей. Не было случая, чтобы она не помогла мне в любом деле. Я принесу хлеб, она — мясо; я приготовлю стол, она накроет; не сумасбродка, не причудница, не гордячка, как нынешние. Клянусь душой, она могла пройти по городу из конца в конец простоволосая, с кувшином в руке, и на всем пути ни один встречный не называл ее иначе, как «сеньора Клаудина». И уж конечно никто лучше ее не разбирался в винах, да и в прочей снеди. Думаешь, она еще мозгами не раскинула, ан нет — уже все смекнула. Все ее любили и всегда приглашали выпить; никогда она не возвращалась, не отведав восьми-девяти сортов вина, с одной асумброй[23] в кувшине, а с другой — в желудке. Нередко давали ей две-три арробы[24] вина на веру, все равно что под серебряную чашу. Слово ее ценилось, как золото, во всех харчевнях. Бывало, идем мы по улице, и лишь почувствуем жажду — входим в первую таверну, и она тотчас требует поласумбры, горло промочить. Клянусь, у нее за это не забирали в залог чепец, а только делали зарубку для памяти — и в путь! Будь ее сын таким, как она, жить бы твоему хозяину без перьев, а нам без печали! Но я его еще приберу к рукам, коли буду жива; станет он у меня шелковым.
24
Арроба — мера жидкости в Испании и Португалии; в разных областях имеет различную емкость — от 10 до 16 литров.