М е л и б е я. Матушка, если это все так, ты сильно должна печалиться об ушедших годах. Хотела бы ты вернуть юность?
С е л е с т и н а. Безумен, сеньора, тот путник, который, устав от дневных трудов, захочет сызнова проделать весь путь и вторично прийти к той же цели; лучше уж терпеть зло, чем его ждать; конец тем ближе, чем дальше начало. Усталому путнику всего милее и приятнее постоялый двор. Поэтому хоть молодость и радостна, праведный старец ее не жаждет. Лишь безмозглый дурак стремится к тому, что потеряно.
М е л и б е я. Да ведь хочется дольше пожить на свете!
С е л е с т и н а. Недолго умереть, сеньора, и барану и ягненку. Бывает, что глубокий старец еще проживет и год и два, а бывает, что и юноша внезапно умрет; так что, выходит, мало у вас перед нами преимуществ.
М е л и б е я. Ты пугаешь меня. По рассуждениям твоим я припоминаю, что видела тебя когда-то. Скажи, матушка, не Селестина ли ты, что жила подле дубилен, у реки?
С е л е с т и н а. Жила, пока богу угодно было.
М е л и б е я. Ну и состарилась же ты! Правду говорят, что дни не проходят даром. Клянусь, только по шраму я тебя и узнала! Помнится мне, ты была красива. Теперь ты совсем не та, очень уж изменилась.
Л у к р е с и я. Ха-ха-ха! Изменился дьявол! Нечего сказать, красива была она с этакой отметиной на лице!
М е л и б е я. Что ты сказала, глупая! О чем ты говоришь? Что тебя насмешило?
Л у к р е с и я. Да то, что за такой короткий срок ты позабыла лицо матушки.
М е л и б е я. Два года — не так мало; к тому же и морщин у нее прибавилось.
С е л е с т и н а. Сеньора, прикажи времени остановиться, а я прикажу своему лицу не меняться. Ты разве не читала, что «наступит день[30], когда в зеркале себя не узнаешь?» Но я рано поседела и выгляжу вдвое старше. Клянусь своей грешной душой и твоим прелестным телом, что из четырех дочерей, рожденных моей матерью, я была самой младшей. Рассуди сама, не так уж я стара, как полагают.
М е л и б е я. Селестина, друг мой, я рада была свидеться и познакомиться с тобой. И речи твои мне тоже понравились. Возьми деньги и иди с богом! Мне сдается, что ты, верно, не обедала.
С е л е с т и н а. О ангельская душа! О драгоценная жемчужина, как ты это произнесла! Радостно мне слушать твои речи. А разве ты не знаешь, что сказал господь дьяволу-искусителю: «Не единым хлебом жив человек!» Так-то, не одна еда нас поддерживает, а в особенности меня. Ведь я обычно день-деньской хлопочу натощак по чужим поручениям, все стараюсь для добрых людей, жизни не жалею. Такой была я всегда, всегда предпочитала работать, служа другим, а не бездельничать, угождая себе. Но если позволишь, я открою причину моего прихода; она совсем не та, что я говорила, и такова, что мы обе прогадаем, если я уйду понапрасну и тебе ничего не скажу.
М е л и б е я. Поведай мне, матушка, все свои заботы. Если я смогу тебе помочь, то охотно сделаю это ради прошлого знакомства и соседства, которое ко многому обязывает добрых людей.
С е л е с т и н а. Мои заботы, сеньора? Скорее чужие, как я уже сказала; свои-то я терплю у себя за дверью, так что земля их не чует: ем — когда придется, пью — когда найдется! При всей моей бедности, слава богу, никогда не остаюсь я, с тех пор как овдовела, без гроша на хлеб и четырех на вино; а раньше и этой заботы я не знала, потому что всегда в доме был лишний бурдюк с вином и еще один полный да один пустой. Никогда не ложилась я спать, чтоб не закусить сперва гренками, смоченными в вине да не пропустить здоровья ради стаканчик-другой. Теперь, когда я одна-одинешенька, приносят мне вино в треснувшей посудине, куда и двух асумбр не нацедишь. Шесть раз на день приходится мне, седой, за грехи мои, ходить в таверну за вином. Дай бог мне дожить до того дня, когда я увижу в своем доме бурдюк или добрый глиняный кувшин. Клянусь душой, другой пищи мне не надо; как говорится, хлеб и вино найдешь в пути, а друга любезного не найти! Стало быть, где нет мужчины, нет и достатка; не уйти веретену от беды, коли рядом нет бороды. Это все к тому, сеньора, что я говорила тебе о нуждах чужих, а не своих.