М е л и б е я. Слышишь, что говорят эти слуги? Слышишь их скорбные стенания? С молитвой по усопшим уносят они мою любовь! Уносят мое погибшее счастье! Кончена моя жизнь! Как мало насладилась я своим счастьем! Как мало ценила блаженство, дарованное мне! О неблагодарные смертные! Вы не знаете цены своим сокровищам, пока не лишитесь их.
Л у к р е с и я. Приди в себя, ободрись! Если тебя застанут здесь, твой позор превзойдет былые радости от любви Калисто и горе от его смерти. Пойдем в твою комнату, тебе надо лечь. Я позову твоего отца, и мы придумаем другой недуг, а настоящий надо скрыть[62].
Действие двадцатое
Содержание действия двадцатого
Лукресия стучится в дверь комнаты Плеберио. Плеберио спрашивает, что ей надобно. Лукресия просит его поспешить к дочери. Встав с постели, Плеберио идет к Мелибее и утешает ее, спрашивая, что у нее болит. Мелибея притворяется, будто у нее болит сердце. Она просит отца принести музыкальные инструменты, а сама поднимается с Лукресией на башню и, отослав служанку, запирает за собою дверь. Отец приходит к подножию башни. Мели- бея открывает ему все происшедшее. Окончив свою речь, она бросается с башни вниз.
Плеберио, Лукресия, Мелибея.
П л е б е р и о. Что тебе нужно, Лукресия? К чему такая поспешность? О чем хочешь просить меня? Ты так взволнованна! Что с моей дочерью? Что это за нежданная болезнь? Почему ты не даешь мне времени подняться и одеться?
Л у к р е с и я. Сеньор, поспеши, если хочешь застать ее в живых. Болезнь, видать, опасная — бедняжка прямо в лице переменилась.
П л е б е р и о. Идем скорее! Ступай туда и пойди вперед, подыми занавес на двери и открой пошире окно: погляжу при свете на ее лицо. Что это, дочь моя? Откуда взялись недуг и страдания? Что это за новости? Какая слабость! Взгляни на меня — твой отец здесь. Вымолви хоть словечко, расскажи причину твоей внезапней болезни. Что с тобой, что ты чувствуешь, чего хочешь? Говори же со мной, посмотри на меня, скажи, отчего занемогла, чтобы я поскорее тебе помог. Хочешь, чтобы я, старик, сошел в могилу от горя? Ты ведь знаешь, у меня нет иного сокровища, кроме тебя. Открой же свои милые очи и погляди на меня.
М е л и б е я. Ах, больно мне!
П л е б е р и о. Какая болезнь сравнится с моей при виде тебя? Твоя мать услышала, что тебе плохо, и от волнения не может даже прийти сюда. Подбодрись, соберись с силами, пойдем к ней вместе со мной. Открой же, душа моя, причину твоих мучений.
М е л и б е я. Нет для меня лекарства!
П л е б е р и о. Дорогая моя, любимая дочь старика отца, бога ради, не приходи в отчаяние от жестокой муки, которую тебе причиняет твоя болезнь; только слабые сердца чахнут от боли. Если ты откроешь, что с тобою, тебя тотчас же излечат. Не будет недостатка ни в лекарствах, ни в лекарях, ни в слугах. Отыщем для тебя целебное средство, где бы оно ни крылось — в травах, в камнях, в теле животного или в наговорных словах. Не терзай меня больше, не мучь, не своди с ума, скажи, что у тебя болит?
М е л и б е я. Смертельная язва в самом сердце не дает мне говорить. Она не похожа на другие болезни; чтобы ее вылечить надо вынуть сердце, она таится в самой его глубине.
П л е б е р и о. Рано же тебя постиг недуг, присущий старости! Юность должна радоваться и веселиться. Она враждует с унынием. Поднимись, пойдем на берег подышать свежим воздухом. Поговоришь с матерью, и боль тебя отпустит. Смотри, избегать удовольствий вредней всего для больного.
M e л и б е я. Пойдем, куда прикажешь. Поднимемся, сеньор, на эту высокую крышу, я полюбуюсь оттуда на прекрасные корабли, быть может это облегчит мою тоску.
П л е б е р и о. Подымемся, и Лукресия с нами.
М е л и б е я. И еще прошу, отец мой, прикажи принести какой-нибудь инструмент, быть может пение и музыка смягчат мои страдания; как ни терзают они меня, их все же успокоят нежные звуки и веселый напев.
П л е б е р и о. Сейчас, дочь моя. Пойду прикажу принести инструменты.
М е л и б е я. Лукресия, подруга, как высоко мы поднялись! Мне жаль, что я так быстро рассталась с отцом. Спустись к нему и скажи, пусть остановится у подножия башни, я забыла сказать ему несколько слов для матушки.
Л у к р е с и я. Иду, сеньора.
М е л и б е я. Все меня покинули. Все готово для моей смерти. Единственное облегчение для меня — мысль, что скоро соединюсь я с дорогим моим возлюбленным Калисто. Я запру дверь, чтобы никто не поднялся сюда и не помешал мне умереть. Пусть не препятствуют моему уходу, пусть не преграждают пути, по которому я вскоре пойду к тому, кто приходил ко мне прошлой ночью. Все свершилось по моему желанию. Я успею еще рассказать отцу о причине моей добровольной гибели. Какую обиду наношу я его сединам, какое оскорбление — его старости! Великое горе я причиню ему! Как одинок будет он без меня! Но даже если смерть моя сократит дни дорогих моих родителей, кто посмеет сказать, что не было родителей еще более несчастных? Прусий, царь Вифинии, без всякой причины, без горя, подобного моему, убил собственного отца; Птолемей, царь египетский, ради обладания девушкой убил отца, мать, братьев и жену; Орест убил свою мать Клитемнестру; жестокий император Нерон без всяких оснований приказал убить свою мать Агриппину. Вот они-то действительно виновны, они, — а не я, — настоящие отцеубийцы! Я же искупаю свою вину скорбью и смертью. Известны мне и другие, еще более жестокие убийцы своих сыновей и братьев, и перед их грехами мой грех невелик. Филипп, царь Македонии, Ирод, царь Иудеи, Константин, император римский, Лаодикея, царица Каппадокии и Медея-чернокнижница — все они без всякого повода убивали дорогих и любимых детей, а сами оставались невредимы. Наконец мне припомнился Фраат — царь парфян; дабы не оставить преемника, он убил престарелого отца Орода, единственного сына и тридцать братьев. Вот они-то злодеи, достойные кары, ибо, оберегая от опасности себя самих, убивали своих отцов, детей и братьев. Я знаю, не следует подражать их дурным поступкам, но это не в моей власти. Ты, господь, внимающий речам моим, видишь мое бессилие, видишь, в каком плену моя воля, как покорны все мои чувства всесильной любви к погибшему кабальеро, ты видишь, что она выше любви моей к живым родителям.