Анна набирается мужества и выходит из палаты в поисках кого угодно, лишь бы добраться до своей плоти и крови. Тогда-то ей и дозволяют посмотреть на малыша. Она направляется в кабинет черствого педиатра и застает его на месте. Теперь Анна в состоянии вести нормальную беседу, потому что самое большое потрясение уже произошло. Остается слепая надежда, ибо врач этот для нее единственный спаситель, виртуозный фокусник, чародей, спрятавший в кармане белого халата тот самый легендарный эликсир жизни. Она заходит в кабинет, точно фанатик в священный наос.
– Чем обязан? – спрашивает мужчина средних лет, оторвавшись от писанины и устремив на Анну безразличный взгляд.
– Я Соболева Анна, – отвечает она спокойно и с расстановкой, – Позвольте мне узнать, что с моим ребенком и когда мне его вообще вернут.
– А, теперь ясно. Я как раз вами и занимаюсь. В общем так: ничего хорошего я вам сообщить не могу. Во время беременности, судя по всему, не соблюдались все нормы и рекомендации. Отсюда и результат.
Анна молчит. Ей не хочется спорить. Она просто ждет, пока судья вынесет свой окончательный приговор.
– Ваш ребенок, – продолжает врач, – в данный момент лежит в коме. Вследствие удушья пуповиной у него развилась тяжелая форма гипоксии, что привело к поражению головного мозга: часть клеток осталась без кислорода и отмерла. Дышит он через ИВЛ, питание получает внутривенно. Даже если и выживет, то не научится ни ходить, ни сидеть, ни говорить, ни даже глотать самостоятельно. Сегодня утром на комиссии обсуждали этот вопрос и пришли к выводу: такое состояние у ребенка будет постоянным. Поэтому, если вы согласны, будет лучше отключить его от аппаратуры.
– То есть вы хотите сказать – будет лучше просто убить его, да?
– Поймите, ваш ребенок не реагирует на внешние раздражители. Большая вероятность, что он также останется лишен слуха и зрения. Ну зачем вам все эти мучения, зачем мучить ребенка? Он будет как растение. Вы этого хотите?
– Я хочу, чтобы он выкарабкался и поправился. Вот чего я хочу. Мой ребенок не будет растением, понятно вам. Я не согласна. Не вздумайте отключать его.
– Ну, как знаете. Тогда подпишите здесь и здесь. Пока ребенок в коме, вам придется оплачивать его содержание, а также препараты и прочие процедуры. А до тех пор остается только ждать, когда он проснется.
Анна дважды перечитывает бланк, после чего ставит в двух местах свою подпись.
– Проведите меня к моему малышу, – говорит она все с тем же спокойствием. – Я хочу увидеть его.
Врач не может отказать ей: уж слишком это было бы негуманно. Через стекло Анна смотрит на свое чадо и слезы текут по ее щекам, капая на пол. Малыш лежит в специальной люльке, а на лице у него дыхательная маска. Он кажется таким слабым и беззащитным, и жизнь его висит на волоске. Она никогда не позволит его отключить. Никогда.
Больше всего ей не хочется возвращаться в свою палату, ведь это так несправедливо наблюдать за счастьем других, в то время как у самой все будущее висит на все том же волоске. Другие мамочки нарадоваться не могут, глядя на своих сморщенных сосунков, а Анна, сидя напротив с пустыми руками, лишь борется с мрачными мыслями. Их детки здоровы, а она, может быть, так и не возьмет на руки своего кроху, не будет любоваться его улыбкой, смеяться над его шалостями. Только теперь она понимает, что не зря он брыкался в тот роковой день у нее в животе. Он будто бил тревогу, звал на помощь. Но никто ему не помог. Какая же она была дура, что не настояла на кесарево сечении. И только себя она могла винить теперь во всей этой ситуации.
Анна находит медсестру и слезно просит перевести ее в другую палату, потому что больше не может лицезреть чужую радость. Понимающая девушка выполняет столь необычную просьбу, и вскоре Анну помещают в двухместную палату, где она в одиночестве придается своим рассуждениям. Время от времени она сцеживает молоко в миску, потому что грудь стала каменной, и каждую минуту плачет, непонятно откуда отыскивая все новые и новые слезы.