Внезапно я сбрасываю с себя одеяло.
— Мама, что, не спала еще, когда я домой пришла?
— А ты сама поди спроси, — с мерзким смешком говорит Арне. — Если не боишься, конечно. Кстати, сейчас полодиннадцатого.
С охами и вздохами я выволакиваю себя из постели и плетусь в душ. У меня своя небольшая душевая комнатка с туалетом. Мама устроила ее, когда у меня началось половое созревание и Арне стал задавать слишком много вопросов о «штучках», которые находил в ванной, — моих прокладках, бритвенных станках («у девчонок тоже борода?») и тампонах (мне на протяжении целого года удавалось убеждать его, что это мягкие игрушечные мышата, пока он однажды не принялся играть в ресторане с тампоном, который нашел в маминой сумочке, — как же мы хохотали). Более того, ему казалось, что это очень забавно — неожиданно вломиться в ванную, когда я там занимаюсь своими делами. Конечно, он не имел в виду ничего плохого, никаких извращений, просто не понимал, почему я так пугалась. Личное пространство — это понятие, в которое он в свои тринадцать еще не вполне въезжает. И хотя я истерично орала всякий раз, если он врывался в ванную, когда я обрабатывала там воском зону бикини (trust те[3], это очень опасная комбинация — горячий воск и напугавший вас необузданный младший брат), это не удерживало его от новых попыток, и все повторялось снова и снова. Сначала мама врезала в дверь ванной замок, но когда Арне умудрился запереться изнутри, совершенно отчаялась и поняла, что нужно искать другое решение. Вот так у меня появилась собственная душевая. Если уж начистоту: мама нас немного балует с тех пор, как ушел папа. Иногда я думаю, что она боится потерять и нас тоже, чего, разумеется, никогда случиться не может. Ну да, конечно, она ведь и о папе так же думала.
Я уже не очень хорошо помню отца. Мне было всего пять лет, когда, начиная с одного прекрасного утра, он перестал появляться за завтраком. В первые дни я задавала не слишком много вопросов. Мама сказала, что он отправился за границу, и это прозвучало довольно правдоподобно. Мне, пятилетней, и в голову не приходило, что мама может лгать. Но когда он не появился и несколько недель спустя, я начала понимать, что тут что-то не так. Поэтому мама стала рассказывать, что папе настолько понравилась страна, по которой он путешествовал, что ему захотелось там остаться. Только спустя годы до меня дошло, как маме, должно быть, трудно было изобретать веселые, забавные и правдоподобные ответы на все мои вопросы, когда сердце ее было разбито и она вдруг осталась одна с двумя маленькими детьми и с работой на полную ставку. И как же, должно быть, болело ее материнское сердце, когда она рассказала мне, двенадцатилетней, правду: что папа попросту бросил нас ради другой женщины, с которой познакомился в интернете. К тому же еще и в чате! Короче говоря, мой отец был ходячим кризисом среднего возраста. Он больше не мог мириться с тем, какой скучной сделалась его собственная жизнь, и отправился на поиски приключений. Причем для этого ему даже не пришлось выходить за порог. Работая в офисе, он имел возможность параллельно вести интимную переписку с другими женщинами.
И кстати, вопреки тому, что всегда говорила нам мама, ни в каких экзотических местах он вообще не бывал, а попросту жил в Арденнах.
— А почему он к нам не приходит? — удивленно спросила я.
Я увидела боль в маминых глазах, когда она ответила, что ему просто нет до нас дела. Что у него и той другой женщины теперь свой ребеночек и всякое такое… К тому времени я уже с трудом могла вспомнить папино лицо. Висевшие раньше на стене фотографии — его и всех нас, одной семьей, — мама убрала. Я знала, где они лежат, и могла бы взглянуть на них, когда захочу, но такой потребности у меня как-то не возникло. Думая о папе, я вспоминала даже не его лицо, а чувство: щекотку в животе, когда он подбрасывал меня в воздух. Я вспоминала себя у него на коленях, когда он читал мне книжку. Я чувствовала, как кололась его борода, когда он целовал меня перед сном. Я помнила милого, нежного, идеального папу. Но этот идеальный папа выкинул меня, как старую куклу, и заменил новым экземпляром. Без оглядки.
Одевшись и вычистив гадостный вкус изо рта, я нерешительно спускаюсь по лестнице. Мама сидит в кухне за столом с чашкой кофе в руках. Она ничего не читает, не играет на своем смартфоне, просто сидит и смотрит перед собой. Она явно поджидает меня, и я сразу понимаю, что грядет проповедь.
— Мам, погоди минутку, а? — говорю я. — Дай я сперва что-нибудь от головы выпью.
— Сочувствия ждешь? — ледяным тоном спрашивает мама, и я слышу, как в голосе ее вибрирует сдерживаемый гнев. — Тогда ты сильно ошибешься. Эта головная боль тебе по заслугам, и благодарить за нее ты можешь только саму себя.