— Простите, ради Бога! — совсем не по-уставному попросил лейтенант. — Нет времени вглядываться в знаки различия. Меня назначили начальником охраны моста. — Лейтенант обращался к девушке и деликатно представился: — Якунин, с вашего позволения, лейтенант войск НКВД… Понимаете, на этом посту суровость нужна, потому как лезут тут всякие…
Он выразительно поглядел на стоявшего неподалеку командира со значком ворошиловского стрелка на гимнастерке. Командир был разгневан. Тонкие губы поджаты. Белесые брови нахмурены. Взгляд серых пронзительных глаз буравчиком ввинчивался в лейтенанта. Догадавшись, что речь идет о нем, офицер подошел и представился:
— Политрук второй батареи девяносто шестого отдельного зенитного артдивизиона Чулков.
— Знаю, — устало махнул рукой Якунин. — А все равно не пущу. И не пытайся…
— Вот видите? — повернулся политрук к Бумагиной, игнорируя рядового Поповьянца. — Дорвался до власти и жмет… Орудия не хочет пропустить. А как же мы на той стороне без пушек-то воевать будем?
— Не дави на психику, политрук! — воскликнул Якунин. — Ты не хуже меня знаешь приказ: сперва раненых пропускать, личный состав…
Неподалеку, вздыбив султаны воды, разорвалось несколько снарядов. Бумагина вздрогнула и подтолкнула Поповьянца вслед за уходящими по мосту повозками. А два лейтенанта, оставшиеся позади, продолжали ругаться. Не так зло, может быть, как вначале, но в полной уверенности, что каждый из них прав.
— Пойми, дурья голова, — убеждал Чулков. — Без зениток воевать никак нельзя. В них наша сила.
— Не имею права! — отбивался Якунин.
— По приказу — не имеешь. А по совести? — не унимался Чулков, все более распаляясь. Особенно злило, что перед ним желторотый пацан. Только из училища вылупился, пороху не нюхал, а командует…
Сам Федор Чулков считал себя ветераном. И законно. В армии он служил с тридцать седьмого года. Начинал на Востоке. Их гарнизон стоял в таежной глухомани. Зимой казармы заносило снегом по самые крыши. Летом одолевал гнус. Осенью неделями «плавали» в промозглом тумане. Впрочем, сибиряку было легче, чем ребятам из средней полосы. У Федора на родине, в Алтайском крае, климат суров. Морозы такие заворачивают, что птицы замерзают на лету. А комары? Величиной чуть не со шмеля, свирепы — спасения нет. Да и другого всякого вредного зверья хватало.
Горечь войны Федор хлебнул еще в зиму сорокового на Карельском перешейке. Потом была передышка. Появилась возможность учиться. Став политруком и получив назначение в Киевский особый военный округ, лейтенант размечтался пожить на Украине, где природа щедра, балует людей теплом и солнцем. И Днепр под боком. Можно в свободное время поплавать, позагорать.
Все, наверное, так и было бы в мирное время, не разразись война. Чулков прибыл в Киев за два дня до ее начала. 22 июня, едва успев получить назначение, он со своей батареей уже отражал налеты фашистской авиации. Беспрерывные «тревоги». Стрельба по целям. Заградительные огни… И так долгих семьдесят суток, вплоть до 18 сентября, когда третья дивизия ПВО, куда входил их дивизион, получила приказ оставить Киев.
— Ложись! — крикнул кто-то истошно.
По пикирующим на мост немецким самолетам с кораблей, стоящих у берега, ударили орудия. Торопливо застучали зенитные пулеметы. Завыли сирены. Послышался нарастающий свист бомб.
— Скорее туда! — схватив Чулкова за руку, бросился Якунин к урезу воды, где были укрытия.
Оба спрыгнули с насыпи, скатились в узкую щель. Чулков, оказавшийся сверху, прикрыл Якунина телом. Вздрогнула от разрывов земля. Засвистели осколки. Несколько минут берег содрогался от бомбовых ударов. Потом наступила тишина, звеняще-пронзительная, как зуммер в наушниках телефона.
— Ну как, цел? — спросил Якунин выглянувшего из щели Чулкова.
— Кто?
— Не кто, а мост, — огрызнулся Якунин.
— А что ему сделается, — засмеялся Чулков, унимая дрожь. — Стоит голубчик, стоит миленький.
Выбравшись из щели, Якунин с сожалением осмотрел перемазанные глиной сапоги и запылившуюся гимнастерку. Неряшливый вид огорчил. Лейтенант еще не успел отрешиться от курсантских привычек. В Саратовском училище, откуда их в связи с началом войны выпустили досрочно и сразу отправили на фронт, с первых дней внушалось: аккуратность и подтянутость — азы воинской дисциплины.
— Смотри-ка, — удивленно сказал Чулков, рассматривая снятую фуражку. — Чуток бы ниже — и амба.
Тулья фуражки была пробита осколком. «А ведь он меня собой заслонил», — с запоздалой благодарностью подумал Якунин и, взглянув на опустевший во время бомбежки мост, неожиданно сказал: