— Жив! Оба живы! Впрочем, я и не сомневался, что вас выручат.
— Кто?
— Вы разве не встретились? Я ведь по вашим следам Занозу послал с двумя хлопцами. Сказал, делайте что угодно, ребята, но без врача и фельдшера не возвращайтесь…
— Теперь догадываюсь, — отозвался Поповьянц, вспомнив всадников на дороге. — Мы-то их видели, да себя не обнаружили.
— Значит, расстаемся, — даже не спросил, а грустно констатировал Гришмановский.
— Если надо остаться…
— Ни в коем случае. Ни тебе, ни твоей красавице жене оставаться тут больше нельзя. Да и нужды особой нет. Вот возьми, — протянул он листок бумаги, — справку приготовил, пригодится.
— Что в ней?
— Справка как справка — так, мол, и так, работали такие-то в госпитале на территории, занятой врагом, где лечилось около двух тысяч раненых и больных.
— Неужто через наши руки прошло столько людей? — усомнился Поповьянц.
— Думаешь, преувеличиваю? Нисколько. Я ведь учет вел. Архив в тайнике держу… Если суммировать четыреста восемьдесят семь стационарных раненых и проходивших через село окруженцев, беженцев, местных — всех, кому оказывалась медицинская помощь, — еще больше наберется. Ну, будь! Береги Лиду!
Трое за околицей молча обнялись и расстались. Расстались, чтобы уже больше никогда не встретиться…
В полночь, обойдя село задами, Рафаэль и Сара выбрались в поле. Низко над деревьями висела луна, окруженная белым ореолом. В ее мерцающем свете отчетливо просматривалась посеребренная дорога. Двумя черными колеями она, змеясь, уходила по снежной белизне прямо к лесу.
На опушке оба остановились, обернувшись, долго смотрели на село, где прошло два с лишним месяца нелегкой жизни. В ней, в этой жизни, были страдания и горе, в ней были свои радости, маленькие и большие профессиональные победы; был труд, каждодневный, изнуряющий. И была любовь, вспыхнувшая, как пламя, и давшая двоим молодым людям возможность полнее ощутить смысл жизни… Однако впереди их ждала неизвестность — полная опасности и тревог зима первого военного года.
— До свидания, Кучаково, — прошептала Сара. — Когда-нибудь мы вернемся сюда. Если будем, конечно, живы!
Рафаэль говорить не мог и был бесконечно благодарен своей названой жене за то, что выразила и его ощущения. Молодость, общие интересы, опасная работа и обоюдные чувства так сблизили двоих, что сердца их давно уже бились в унисон. И хотя вокруг были кровь и боль, смерть и страдания, а нервы напряжены до предела, любовь все равно торжествовала.
Рафаэль нежно взял Сару за локоть и, увлекая за собой, решительно шагнул в лес…
14. ПРОЩАЙ, КУЧАКОВО!
Один за другим уходили бойцы из Кучакова. Шли группами и в одиночку; не только выздоровевшие, а и с незажившими ранами, даже на костылях. Каждый, кто был в состоянии двигаться, покидал приютившее их село. Так потревоженные птицы разлетаются из гнезда по сигналу опасности.
Каратели могли нагрянуть в любой день и час. Гришмановский понимал это лучше, чем кто-либо другой. Заноза, постоянно информировавший его о положении дел в Борис-поле, сообщал: обстановка все более накаляется. Арестованы еще два члена подпольного райкома партии. Многие коммунисты, комсомольцы и активисты брошены в эти дни за решетку. Гестапо свирепствовало. В городе и окрестностях почти каждый день проводились облавы. Заборы пестрели грозными приказами: за неповиновение властям — смерть, за укрывательство красноармейцев — смерть, за пособничество бандитам (читай — патриотам) — смерть.
Гришмановский не мог знать, что уже действует «Распоряжение об обращении с советскими военнопленными», введенное гитлеровцами в действие 8 сентября 1941 года, где говорилось: «…большевистский солдат потерял всякое право претендовать на обращение с ним, как с честным солдатом в соответствии с Женевским соглашением… В отношении советских военнопленных, даже из дисциплинарных соображений, следует прибегать к оружию».
Каждое утро, делая обход, Афанасий Васильевич с тревогой и надеждой спрашивал у каждого:
— Ну как, братишка, силенок прибавилось? Может, сумеешь встать? Уходить пора, родной…
Он бывал даже беспощаден. Хоть сердце обливалось кровью, решительно выписывал из госпиталя еще не совсем окрепших людей.
— Надо, солдат! — говорил сурово. — Если хочешь остаться в живых и бороться с врагом, соберись с силами, и в путь.
Дошла очередь до Якунина. Чувствовал он себя скверно. Рана на руке едва затянулась, воспаленная вокруг нее кожа зудела нестерпимо. Голова разламывалась, от слабости шатало.