— Да, да, — горячо ухватилась Валентина, — стоит воспользоваться умным советом Назарова и устроить что-то подобное в классе. — Но тут же нахлынули другие не очень-то веселые мысли. Ивану Константиновичу хорошо было «самооткрываться», за его плечами — фронт, штурм Берлина, а она, Валентина Майорова, ничего еще не сделала в жизни, она ведь все свои двадцать два года, грубо говоря, сидела на шее государства. Государство растило ее, учило, и нет у нее ни орденов, ни медалей… Есть только диплом с отличием, есть кое-какие знания. Но разве можно удивить своими знаниями десятиклассников, которые, вместе взятые, знают, наверное, больше ее, читали больше. А вдруг они рассмеются — не оригинальничайте, мол, Валентина Петровна…
Но ведь надо что-то делать!
Игорь, например, советовал послать ко всем чертям этих десятиклассников и беречь здоровье. «Десятиклассники, — говорил он, — почти отрезанный ломоть, они последний год в школе, получат аттестаты и разлетятся на все четыре стороны».
Может быть, и правда? На твоем веку будет еще столько десятых классов, что если с каждым вот так возиться — души не хватит…
«Ну, ну, похнычь, — с издевкой кольнула себя Валентина. — Сегодня отступишь, завтра отступишь, да так и покатишься по наклонной, это ведь легче, чем взбираться на гору».
Можно было бы уходить домой и, кажется, впервые с тощеватым легким портфелем (не надо нести тетради!), но сегодня в десятом классе нет шестого урока, и Валентина попросила старосту задержать ребят.
— Будет небольшой разговор, — предупредила она.
Исполнительная Вера Побежимова ответила — задержит.
Валентина поглядывала на часы — скоро кончится пятый урок, и в учительской наедине обдумывала, как и с чего начинать разговор с десятиклассниками…
Из директорского кабинета выглянула Марфа Степановна.
— Вы еще не ушли… Зайдите на минутку.
А в кабинете она с укором сказала:
— Валентина Петровна, мы проверили выставленные вами отметки… Вы уж слишком строги, а кое-где даже несправедливы.
— У нас давно такого не было, чтобы у учителя оказывалось в четверти столько неуспевающих, — осторожно заметила Валерия Анатольевна Каваргина, председатель месткома.
Каваргину поддержал ее супруг, Раков:
— Редкий случай… Мало работали, товарищ Майорова.
Валентина виновато опустила глаза. Что она могла возразить? Конечно же, мало работала, была, наверное, излишне строгой в оценке знаний.
— Вот у вас выставлена двойка Сене Туркову из шестого. А почему? — Марфа Степановна водила согнутым пальцем по странице классного журнала. — Он отвечал. Вот стоит тройка, вот за устный ответ четверка даже. А вы ему двойку за четверть. Как это понимать, Валентина Петровна? — пожимала плечами завуч.
— У него плохая оценка за диктант.
— Дополнительно вы с ним занимались? — поинтересовалась Каваргина.
— Нет.
— Вот видите, — подхватила Марфа Степановна. — Мы думаем, Турков достоин другой отметки. По остальным предметам у него благополучно. Или вот Вершинину тоже двойку поставили. Уж кто-кто, а Сережа Вершинин всегда успевал. Надо исправить, Валентина Петровна.
— Во второй четверти я постараюсь.
— Не во второй, Валентина Петровна, а в первой.
Валентина с недоумением смотрела на Марфу Степановну.
— Вот вам ручка. Исправьте на тройки, — посоветовала завуч.
— Я не могу этого делать, не имею права.
— Ах, боже мой, она не может! — воскликнул Раков. — Сама напортачила, наставила неудов, а теперь «не имею права». А школу позорить вы имеете право?
— Вы уж слишком, Кузьма Фокич, — остановила его завуч. И опять Валентине с обезоруживающей мягкостью: — Вашего права никто не отнимает, но правом нужно уметь пользоваться. Дело совсем не в отметках, а в том, что вы ошиблись, и мы хотим помочь вам. Турков и Вершинин способные мальчики, вы не успели изучить их. За это никто вас не винит, в будущем изучите…