У доски стояла Люся Иващенко. Водя указкой по красочному плакату «Колхозная молочнотоварная ферма» и подражая манере говорить и хрипловатому голосу Ракова, ученица поясняла девчатам:
— Здеся у нас будет «елочка», тута у нас будет телочка. — Увидев учительницу, девушка засмущалась.
— Что это вы задержались в классе?
— Пришли с фермы за портфелями, а Люся задержала нас, решила просветить. Повторяем урок — «у нас» и «у них». У нас на ферме и у них на плакате, — отвечала Аня Пегова.
— Я им говорила, Валентина Петровна, нельзя смеяться, — подала голос Вера Побежимова.
— А мы не смеемся, мы просто решили, что художник — очковтиратель.
— Он рисовал с других, у других лучше, — возразила Вера Побежимова, поглядывая на учительницу.
— Какое наше дело до других, — отмахнулась Аня Пегова. — Мы хотим, чтобы у нас было тоже хорошо!
— Валентина Петровна, почему так получается, — обратилась к ней Люся Иващенко, — в школе нам говорят одно, в жизни мы видим другое. Кузьма Фокич расхваливает нам «елочки» да «карусели», пичкает плакатами да рисунками комплексной механизации, а на ферме у нас ручная дойка, навоз выгребают лопатами, воду с реки подвозят на лошадке… Агитируют: иди в животноводство, поднимай вторую целину. У меня, например, нет желания садиться под корову с аттестатом зрелости.
Да, Люся Иващенко права: по старинке, по-бабушкиному садиться под корову с аттестатом не каждой захочется. Она права и в другом: на уроках Раков учит одному, на фермах ученицы видят совсем другое… Вспомнилась тетя Лена, та самая тетя Лена, которая угощала ее вкусным парным молоком на берегу Лебяжьего озера. Тогда Валентина обратила внимание на болезненно-узловатые пальцы старой доярки. «От работы руки такие», — поясняла тетя Лена. Верно. От работы. От каждодневной ручной работы… И ей, учительнице, трудно было понять, почему в таком богатом колхозе фермы почти не механизированы. И не потому ли девчата раздумывают: идти ли туда после школы, или не идти?
«Зачем же в таком случае они вообще ходят на ферму? — недоумевала Валентина. — Вот тебе и перестройка школы, вот тебе и производственное обучение по картинкам».
В учительской она увидела Ракова, тот разговаривал с кем-то по телефону.
— Да не для меня, а для школы гвоздики-то надобны! — кричал он в трубку. — Килограммчиков десять, не больше. Добро. Завтра приеду. В долгу не останусь.
«О гвоздях заботится, а учеников бросил в мастерской», — злилась Валентина. Она положила перед Раковым книжку «Производственное обучение в средней школе».
— Кузьма Фокич, вы знакомы с этой книгой?
Он краешком глаза глянул на обложку.
— Знаком. А что?
— В ней написано совсем не то, что делается в нашей мастерской.
— Книжка-то написана не про нас.
— Но для нас! Честное слово, была бы моя власть, не отпустила бы ребят в мастерскую.
Раков усмехнулся.
— Стишками баловались бы…
— Лучше стихи учить, чем слоняться без дела по мастерской, бегать в магазин за водкой. Разве для этого ребята ходят в мастерскую? Чему они там научатся?
— Занимайтесь-ка лучше своими диктантами да глаголами и не лезьте вы не в свое дело, — незлобливо отмахнулся Раков, торопясь куда-то.
Председатель колхоза Роман Прохорович Подрезов находился в том приподнято-радостном настроении, в каком обычно бывает любой человек после внушительной и вполне заслуженной победы. На днях он узнал, что колхоз вышел на одно из первых мест в области по всем показателям и занесен на областную Доску почета. Видимо, специально приезжавший с этой вестью секретарь райкома торжественно поздравил председателя и пожелал — так держать.
— Будем так держать, Иван Трифонович, и дальше пойдем, — не без гордости ответил ему Подрезов. Он был уверен, что теперь зачастят в Михайловку корреспонденты, пойдут писать о нем, фотографировать…
Маяк есть маяк, и о нем должны знать люди.
В дверь постучали.
— Да, да, войдите, — баском разрешил председатель.
В кабинете появился Лопатин — ладный, по-солдатски подтянутый.
— А, Михаил Корнеевич? — радушно воскликнул Подрезов. — Проходи, садись, учитель. Ну как твое педагогическое поприще? — с едва уловимой иронией поинтересовался он, протягивая руку.
— Трудимся потихоньку, — ответил Лопатин.
— Эх ты, «потихоньку», — упрекнул Подрезов. — С твоими ли руками, с твоей ли головушкой да «потихоньку»… — Председатель сердился на Лопатина: тот отказался от настоящей работы, от заведования большой колхозной мастерской и ушел преподавателем труда в школу. Уговорил-таки Зорич своего бывшего ученика, переманил, можно сказать, из-под носа уволок. — Говорят, на повышение в школе пошел, секретарем парторганизации избрали тебя?