— Видите, она осталась при своем мнении, — заметила Марфа Степановна. — Мне кажется, Николай Сергеевич, пора призвать ее к порядку. Наказать.
— Я не вижу состава преступления.
— Как не видите? — опешила завуч. — Она сорвала урок, она плюет на школьную программу.
— Думаю, Валентина Петровна допустила небольшую ошибку.
— Что же вы в таком случае считаете большой ошибкой?
— Ваше поведение. Да, да, Марфа Степановна, и не смотрите на меня такими изумленными глазами, именно ваше поведение. Вы — старший товарищ Майоровой, вы призваны помогать ей, поправлять, если она ошиблась. Но устраивать судилища, упрекать в том, чего нет, это, выражаясь вашим языком, непедагогично. Кстати, что преподает у нас Валентина Петровна? Литературу. Стихи как раз и относятся к этому интересному предмету.
Марфу Степановну бесил негромкий, спокойный голос директора. Ей хотелось кричать, швырять со стола бумаги, потрясать кулаками. Она чувствовала, как все в ней кипело от негодования. Она уже заметила, что директор все реже и реже поддерживает ее в спорах с учителями, — значит, все-таки не сработались они… Прежде Марфа Степановна еще как-то терпела. Пошумят, повздорят, разойдутся во мнениях, но все это не затрагивало ее благополучия, и раздоры вскоре забывались. Но с появлением в школе Майоровой, которую директор защищал почему-то, все изменилось. Ожили, зашевелились, как мухи, пригретые солнцем, былые обиды.
Вообще Марфа Степановна Зайкина считала себя человеком, незаслуженно обойденным. Было время — Зорич работал у нее под началом простым учителем.
Когда старого директора школы выдвинули на партийную работу, избрав секретарем соседнего райкома партии, Марфа Степановна, конечно, не сомневалась, что директорский пост займет она, и месяца полтора даже исполняла эту должность. И вдруг директором назначили Зорича! За что? За какие заслуги? Она никак не могла представить себе учителя истории в роли директора. Он был слишком уж добр и мягок характером, почти никогда не повышал голоса, и она порой диву давалась, как и почему люди подчиняются ему, работают, исполняют его распоряжения? Впрочем, все, что происходило в школе, Марфа Степановна считала исключительно своей заслугой, уверенная в том, что без нее школа была бы не школой, а каким-то хаотическим учреждением без твердого порядка, без дисциплины.
Была и другая причина, которая заставляла Марфу Степановну думать о Зориче с непримиримой ненавистью. Никто не знал ее былых тайных замыслов, а Марфе Степановне еще живо помнились те дни, когда она, молодая женщина, так нелепо потерявшая мужа, полная сил и тоски по мужской ласке, с надеждой посматривала на учителя истории Зорича. И пусть рано поседел он, пусть одет в демисезонное пальтишко, и не было у него лишней смены белья — не беда, она порой в мыслях примеряла на него новые рубашки и костюмы, не сношенные покойным мужем (муж не любил наряжаться, да и хлопотная работа в МТС требовала другой одежды — прочной, удобной, непромокаемой). Костюмы и рубашки, по наблюдениям Марфы Степановны, были бы впору Зоричу.
Однажды зимой Марфа Степановна и Зорич возвращались из райцентра на школьной лошадке. Ехали вдвоем среди белого-белого снега. Был ясный морозный день. Ослепительно, до боли в глазах сияло солнце.
Зорич продрог. Время от времени он соскакивал с саней и бежал вслед, чтобы немного согреться. Одетая в тулуп и пуховый оренбургский платок, Марфа Степановна сперва посмеивалась над ним:
— Быстро бегаете, Николай Сергеевич, вам бы спортсменом быть. — Потом дернула вожжами и крикнула: — Догоняйте!
Зорич бежал за санями. Озираясь назад и звонко хохоча, Марфа Степановна хлестала и хлестала не очень-то шустрого коня.
— Не дайте погибнуть человеку в глухой степи! — с шутливым страхом кричал на бегу Зорич.
— А вы догоните, догоните, — отвечала она. Эта игра забавляла и волновала ее. Марфа Степановна разгорячилась, кровь заиграла в ней неудержимо, как весенний ручей.
— Думаете, не догоню? Попробую! — он тоже разгорячился, прибавил шагу.
Марфа Степановна придержала коня, и Зорич вскочил на мягкое, припорошенное снежной пудрой сено. Он плечом задел Марфу Степановну, и та упала рядом. Они лежали в санях и смотрели друг на друга. Зорич на своем лице чувствовал ее теплое дыхание, и глаза ее, зовущие глаза, смотрели на него с прищуром и улыбались.
Случилось неожиданное — сани перевернулись и учителя вывалились в снег. Смеясь, они барахтались. Марфа Степановна ощутила разогретой щекой его колючий подбородок, и ей хотелось вот так без конца барахтаться, хохотать, как бы нечаянно прижиматься к его подбородку.