Искоса глянув на бумажки задержанного, хозяин кабинета распорядился:
— Ну-ка, Шубин, сооруди нам чаю.
— Есть! — козырнул милиционер.
«Прием по первому разряду», — опять усмехнулся про себя Николай Сергеевич.
— Присаживайтесь. Возьмите свои документы, — сказал майор. — Мне сдается, вы до войны работали у нас учителем. Не так ли?
— Гражданин… извините, товарищ майор, к чему допрос?
— Какой допрос? — удивленно развел руками хозяин кабинета. — Мне достаточно документа об отбытии, об освобождении… Мой служебный долг помочь вам, Николай Сергеевич.
Он торопливо ответил:
— Благодарю вас, но сами понимаете — распивать чаи, когда душа рвется к семье…
— Понимаю, понимаю и не смею задерживать. Если что не так, заходите, буду рад помочь, — сказал майор.
Николай Сергеевич подошел к уцелевшему дому, где жил когда-то. На лестничной площадке он долго стоял с колотившимся в груди сердцем, не решаясь постучать в дверь.
Постучал. Ему отворила Галя… Она не ахнула, как это делают все жены на свете, не бросилась к нему на шею, не заплакала. Она стояла на пороге, и Николаю Сергеевичу показалось, будто Галя решает сложную, в данном случае почти неразрешимую задачу: то ли захлопнуть дверь перед носом нежданного гостя, то ли пригласить в квартиру.
— Заходи, — глухо сказала она.
Николай Сергеевич думал, что вот-вот в коридор выскочит его дочурка Варенька. Но вместо дочурки вышел краснощекий мужчина в домашних мягких туфлях, отороченных мехом. Казалось, что все беды, которые обрушились на нашу страну, прошли мимо этого кругленького человека.
— Варенька дома? — тихо спросил Николай Сергеевич.
Губы Гали дрогнули.
— Ты разве не знаешь? Она погибла с бабушкой в сорок первом…
— Погибла? — Николай Сергеевич почувствовал, как горький комок сдавил горло, под ногами закачался пол.
Варенька, маленькая, маленькая девочка, еще не успевшая научиться как следует говорить, и вдруг погибла… Нет, это дико, не может быть, чтобы его дочурка…
— Проходи в комнату, — пригласила Галя.
Кругленький, сытенький человек хмыкнул и ушел на кухню, шлепая мягкими домашними туфлями, отороченными мехом.
Николай Сергеевич сидел в знакомой комнате и торопливо рассказывал Гале о том, что случилось с ним за эти грозные годы. Он поглядывал на нее, надеясь увидеть сочувствие и доверие.
— Нет, Николай, разбитого не склеишь… Может быть, ты рассказал правду, но поверить трудно, а доказать еще трудней. Я уже давно написала в газету, отказалась от тебя…
— Отказалась?
— Я не могла поступить иначе, — торопливо говорила она. — Я сдала кандидатский минимум, пишу диссертацию о партизанском движении в нашей области. Без отказа от тебя меня не допустили бы к документам… Без отказа от тебя меня не приняли бы в партию… Леонид уговорил… Леонид знает…
— Леонид?
— Мой муж… Извини, я не познакомила вас. Может быть, останешься обедать? — спросила Галя.
Обедать он отказался, хотя очень хотелось есть.
Николай Сергеевич вышел на улицу. Накрапывал дождь. Где-то далеко-далеко ворчал гром.
«А теперь куда? А теперь что делать?» — спрашивал себя Николай Сергеевич. Работать, да, да, работать, пойти в гороно, получить место учителя и начать новую жизнь. Руки целы, ноги целы, голова цела…
Заведующим гороно оказался знакомый учитель.
— Зорич! — заведующий ковылял к нему на протезе (ногу потерял на фронте). — Здорово, друг ситный! Садись, рассказывай. Вернулся! Отлично! Бойцы возвращаются к мирному созидательному труду! — восклицал он. — Определю тебя в лучшую школу!
Но когда заведующий познакомился с документами Зорича, он сразу скис и, будто извиняясь, говорил:
— Трудновато с тобой… Учителя нужны, много учителей нужно, а принять тебя не могу. Понимаешь, анкета. Облоно не утвердит и по шеям надает за притупление бдительности. Судимость… Статья нехорошая.
— Но я напишу в анкете правду — семь лет просидел в заключении ни за что, по ошибке осудили.
Заведующий нахмурился.
— Не забывайте, Зорич, советский суд по ошибке не судит да еще в годы войны, когда каждый человек был нужен на фронте. У нас по семь лет люди ни за что не сидят.
И Николай Сергеевич понял, что значит анкета. И вспомнился ему армейский друг лейтенант Черкасов. Вот кто поймет, поверит, поможет. Когда-то на фронте они обменялись на всякий случай адресами. Улицу и номер дома Николай Сергеевич забыл, а район помнил — Зареченский, и село Заречное.