— К городской невесте, говоришь? Уморила… Может быть, ты скажешь, кто она такая, как ее зовут эту не-вес-ту, — сквозь смех говорил он.
Чуть успокоившись, Василий подошел к Татьяне и глянул ей в глаза.
— Прости, Танюша, я дурак, да, да, не возражай, набитый дурак. Я не мог сообразить, почему ты дуешься на меня. Никакой возлюбленной у меня в городе нет. Понимаешь? Никакой невесты тоже нет. Веришь? Нет и не было.
Татьяна улыбнулась. Она что-то говорила, но смысл ее слов не доходил до сознания Василия, он смотрел в глубокие Танины глаза.
— Почему ты решил уехать? — спросила она.
Когда Василий рассказал о приказе, Татьяна вспыхнула:
— Это же возмутительно! Это дикая ложь, и я на твоем месте не подчинилась бы такому глупому приказу. Как относится к этому Лапин? Видимо, тоже возмущается!
— Теперь, Танечка, это меня почти не волнует. Идем, я покажу тебе Ваню Кудряшева.
Забыв о своем учительском звании, Татьяна, как когда-то в детстве, вприпрыжку бежала по улице. Ей хотелось поскорей сообщить учителям в школе о том, что старания доктора не пропали даром: Ваня здоров!
Пробегая мимо сельсовета, Татьяна остановилась. Антонову тоже интересно узнать о Ване, и она первому расскажет ему, расскажет обо всем, но утаит одно — самое дорогое, самое сокровенное. Впрочем, нет. Она готова сейчас крикнуть на всю Федоровку о своем счастье, о том, что с Василием помирилась навсегда!
«И как я могла поверить в эту «городскую невесту», — удивлялась Татьяна.
Антонов, как всегда, встретил Татьяну улыбкой и обрадовался ее сообщению.
— А ты слышала новость? — в свою очередь, обратился он к Тане. — Донцов уезжает! — Это было сказано таким тоном, что безошибочно можно было отгадать: Антонова больше всего радует именно эта долгожданная новость.
— Да, слышала.
— А не я ли говорил тебе — он человек временный, для Донцова наша Федоровка — населенный пункт, а мы с тобою родились здесь…
Антонов теперь не сомневался: скоро свадьба. Он уже заказал в зареченской мастерской свадебный темный костюм, составил список гостей на свадьбу.
«Свадьбу закатим на весь район», — с радостью соглашался Тобольцев.
Сейчас Антонов подхватил Татьяну под руку и подвел к сейфу.
— Я покажу тебе, Танюша, что-то необыкновенное, — заговорщическим шепотом сказал он.
Татьяна заинтересовалась.
Антонов открыл тяжелую дверцу сейфа.
— Видишь, новые бланки «Брачных свидетельств»… Только вчера получили. Один из них наш…
Татьяна отошла от сейфа, прижалась горячим лбом к холодному оконному стеклу.
— Ты знаешь, Дмитрий, — не поворачиваясь, начала она, — я люблю тебя, очень, очень люблю как хорошего друга, как отличного товарища, и я всегда буду любить тебя. Но, чтобы выйти замуж, нужна другая любовь, совсем, совсем другая…
Антонов хлопнул дверцей сейфа.
— Таня, что ты говоришь! — с отчаянием крикнул он. — Ведь Донцов уезжает!
— Да, уезжает, но он вернется сюда, обязательно вернется.
— Глупости говоришь, Танюша. Одумайся, я не могу без тебя…
— Нет, Дмитрий, нужна другая любовь…
Антонов понимал: эта «другая любовь» у Татьяны к доктору, и пусть разлука суждена ей сегодня, Татьяна будет ждать, и пусть даже Донцов уедет на край света она, не задумываясь, помчится за ним…
На партийное собрание Моргун опоздал. В просторном кабинете Антонова уже шло оживленное обсуждение первого вопроса повестки дня: «Прием врача Донцова в члены КПСС». Филипп Маркович отыскал глазами свободный стул.
Выступал главврач Лапин.
— Я хочу поставить в известность коммунистов нашей партийной организации, что приказом областного отдела народного здравоохранения врач Донцов, к сожалению, отстранен, от работы.
В ответ на эти слова послышались возгласы удивления.
— Не может быть.
— За что?
— Я вижу, — воинственно продолжал Борис Михайлович, — некоторые товарищи удивлены. Откровенно говоря, я тоже до некоторой степени удивлен приказом, однако понимаю — начальству сверху видней, в облздраве свои расчеты.
Лапин чувствовал, что говорит убедительно и неопровержимо. Он скосил глаза на доктора Донцова, сидевшего в первом ряду, и внутренне ухмыльнулся: «Вот, вот, послушай, Донцов, что я скажу о тебе… Ты не хотел жить в мире, фельетончики пописывал, думал быть самым честным и непорочным, но забыл, что рядом с тобою люди… И оказался белой вороной, которую клюют свои же птахи… И тебя заклюют. Вот сейчас стоит мне только внести предложение — воздержаться от приема в партию или даже исключить из кандидатов, и люди поддержат меня, потому что ты в их глазах снятый с работы, а кто осмелится поднять руку за снятого? Но я зла не таю, и так все ясно», — приблизительно такие мысли пронеслись в голове Бориса Михайловича, а вслух он продолжал: