— Я не хочу от вас, товарищи, скрывать мотивировку приказа облздрава. Товарищ Донцов отстранен как несправившийся с работой в больнице.
— Как же так не справлялся? — воскликнула Брагина. — Живой сын у меня свидетель.
Борис Михайлович снисходительно усмехнулся.
— Товарищ Брагина призывает в свидетели своего сына, а почему бы не призвать в такие же свидетели покойного Клыкова, который умер на операционном столе? Не в свидетелях дело, товарищи. Мы, коммунисты, должны смотреть правде в глаза, партия учит нас быть всегда поборниками деловой критики недостатков и в любом деле проявлять чувство партийной ответственности. Что касается доктора Донцова, то коллектив больницы и я, как главный врач, старались по мере сил и возможностей помочь товарищу Донцову. Но, видимо, помощь наша оказалась недостаточной, и мы это признаем. Товарищ Донцов — молодой врач, у него еще мало опыта для самостоятельной хирургической работы. Сегодня товарищ Донцов не справился, а через годик-другой, поработав под руководством опытных хирургов, он, безусловно, встанет к операционному столу и будет трудиться на благо народа. Человек он способный.
— Товарищ Лапин, а какое ваше конкретное предложение о приеме товарища Донцова в члены партии? — спросил Грушко.
— Я думаю, наше собрание правильно решит этот вопрос, — с легким поклоном ответил Борис Михайлович.
Моргун еле сдерживал себя. Ему хотелось вскочить с места и дать отповедь Лапину.
«Ну и демагог, ну и далеко же метит этот интриган», — со злостью думал Филипп Маркович.
Слова попросил заведующий колхозным складом — юркий, щуплый мужичонка с пустым рукавом. С доктором Донцовым у заведующего складом были свои счеты, и он до сих пор не мог простить штрафа на пятьдесят трудодней за беспорядки на складе, обнаруженные доктором.
— Мы, товарищи, сегодня решаем — принимать товарища Донцова в наши ряды или не принимать. И вот я ставлю вопрос ребром. Товарищи, можем ли мы принять товарища Донцова? Мы принимаем в партию, а его с работы уволили. Это факт. А мы в партию должны принимать лучших из лучших, которые достойны по своей работе и так далее. Если снят с работы, значит, дело ясное, то есть наше собрание должно воздержаться. А как же иначе?
Выступили завфермой и колхозный бухгалтер, которые тоже говорили о том, что партийное собрание должно воздержаться от приема врача Донцова в партию, и Моргун понял: дела у доктора плохи.
— Можно мне, товарищи, — попросил Филька Шпагин. — Я прошу извинения, состою в другой партийной организации. Тихон меня привел сюда по старой комсомольской дружбе.
— И чего ты нам доказываешь, говори.
— Я вашего доктора совсем не знаю, впервые увидел сегодня, увидел и поклонился ему. Да, товарищи, по-русски поклонился и сейчас готов поклониться. Спасибо тебе, Василий Сергеевич, голова у тебя светлая, рука у тебя мастеровая, а душа у тебя партийная. За сына спасибо, за старика-отца спасибо. Вот и все.
Это короткое выступление было до того неожиданным, что в антоновском кабинете воцарилась тишина. Каждый будто обдумывал слова Шпагина.
«Какой молодец, какой молодец», — растроганно думала Татьяна и вдруг услышала голос Антонова.
— Разрешите и мне сказать пару слов.
«Давайте, давайте, Дмитрий Дмитриевич», — оживился доктор Лапин, окидывая сельского председателя взглядом, полным надежды и уверенности.
А Татьяна испуганно смотрела на Антонова.
«Дмитрий, Дмитрий, неужели ты пришел с камнем за пазухой? Неужели ты воспользуешься своим правом оратора и выплеснешь здесь неприязнь к Донцову?..».
Татьяна боялась этого. Антонов, конечно, был бы несказанно рад, если бы доктор навсегда покинул Федоровку.
«Но ты не знаешь, Дмитрий, что я теперь на все готова… Если уедет Василий, разве смогу я остаться здесь? — говорил ее взгляд. — Мы — коммунисты, да разве нам позволено изливать свою неприязнь, сводить личные счеты, как это неуклюже сделали главврач и кладовщик», — возмущалась Татьяна, и ей хотелось подбежать к Василию, протянуть руку.
Татьяна боялась взглянуть на Василия. Она не хотела видеть его сгорбившимся, подавленным и растерянным. А когда краешком глаза все-таки взглянула, удивилась: чуть откинув голову назад, он сидел прямой и гордый. И плотно сжатые губы, и чуть сдвинутые брови, и строгий взгляд говорили о мужественной решительности.