— Пожалуй, можно поискать и свидетелей, хотя не в свидетелях дело, — заговорил Грушко. — Уж если всплыли на поверхность эти письма, я хочу доложить партийному собранию о том, что и в райком, и в обком, и в облздрав, и даже в ЦК сыпались письма, в которых врач Донцов обвинялся в пьянстве, во взяточничестве и прочих тяжких грехах. Как выяснилось, эти письма сочинялись или самим Лапиным или его супругой, а подписывались эти кляузы людьми, которые в той или иной мере были обижены доктором Донцовым. Так появились письма Бродского, продавщицы Куроедовой, медицинской сестры Сухановой.
— Возмутительно!
— Это преступление!
Моргун облегченно улыбался. Значит, его тревога была напрасной: коммунисты сами разобрались во всем. Молодцы! И все-таки Филипп Маркович решил выступить. Он говорил:
— Товарищ Лапин любит свидетелей. Пожалуйста, вот вам еще свидетели. Сегодня мне вручили письмо, подписанное сотрудниками федоровской больницы Глыбиным, Луговской, Галкиной, Богатыревой, Зерновой, Шматченко. Письмо адресовано в райком партии. Не знаю, как ваша парторганизация, а бюро райкома займется деятельностью Лапина, которому захотелось оклеветать хорошего врача.
…На улице Василия ожидала делегация федоровских медиков.
— Можно поздравить, Василий Сергеевич? — настороженно спросил Корней Лукич.
— Можно. Спасибо, товарищи.
— А вы говорили коллектив не поможет. Коллектив — сила, Василий Сергеевич, — сказал Корней Лукич.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Весна сперва нерешительно пробовала свои силы и великодушно уступала зиме, как бы давая возможность ей, прежде чем уйти на покой, вдоволь нагуляться по степным просторам. Куражливый март еще грозил ядреными морозами, и порою налетали порывистые непроглядные вьюги, будто небо торопилось выбросить на землю неизрасходованную залежь снега. В такие дни по-сиротски тоскливо голосил в печных трубах ветер, хлестала обледенелыми крыльями пурга, заметая следы смельчаков-трактористов, дерзнувших пробить путь от Федоровки в Заречное.
И вдруг, словно по мановению волшебника (так бывает, видимо, только в здешнем степном крае), — стих ветер, присмирела пурга и сразу горячо запылало солнце. Не таял, а плавился белый снег, обнажая плешины пригорков и плача веселыми слезами извилистых ручейков.
Степь дохнула острыми запахами прели и могучим пробуждением земли.
В один из таких дней, когда кругом неудержимо бушевала весна, Иринка захлопнула учебник алгебры и крикнула:
— Василий Сергеевич, хотите пробежаться на лыжах?
— Сейчас не лыжи, а лодка нужна, — откликнулся из-за перегородки доктор.
— А вот и нет! А вот и нет! — она отворила дверь в его комнату и встала на пороге. Весеннее солнце светилось в ее глазах.
— На речке сколько угодно снега! Не хотите, одна помчусь!
Но мчаться одной не хотелось, и она продолжала стоять в дверях.
— Ну, хорошо, поплетемся, — улыбнулся он.
— Почему «поплетемся»? Нет, помчимся, помчимся!
Василий любовался девушкой, и ему казалось, что она, легкая, разведет сейчас руки в стороны, оторвется от земли и невесомо поплывет, как птица, в хмельном весеннем воздухе.
На реке действительно снег лежал еще уверенно, а под ним да под голубым льдом, как в бочке брага, силы набирались вешние воды. Скоро, скоро напористо забурлят они, взламывая хрупкий лед, вырвутся на простор из холодного плена.
И все-таки даже здесь, на реке, снег уже был не тот, что в морозные зимние дни: лыжи скользили с трудом.
— Ну что, Иринка, тяжеловато?
— Ничего, — откликнулась девушка, отталкиваясь палками.
— Знаешь, как говорят украинцы: «Не трать, куме, силы».
Иринка не сдавалась.
— Взойду сейчас на самый крутой берег и увидите…
— Иринка, оставь глупости, упадешь, — предупредил Василий.
— Упаду? Да что же я, с гор не спускалась.
— То было зимой, а теперь.
— И теперь спущусь!
Она елочкой ловко взобралась на крутой берег, помахала с горделивой улыбкой доктору и оттолкнулась палками. Иринка была искусной лыжницей. По-мальчишески смелая, она с детства привыкла не бояться крутых спусков, но сейчас, не удержав равновесия, с разбегу уткнулась лицом в рыхлый мокрый снег.
Василий заливисто расхохотался, но тут же подавил смех: девушка не вставала. Сбросив лыжи, он побежал к ней.
— Иринка, что случилось? — с тревогой спросил доктор. Он подхватил ее под мышки и помог встать на ноги.