Только сейчас Василий сообразил, что Луговская не должна в такой поздний час находиться в больнице: никто не вызывал ее и вызвать не мог. Когда он сказал об этом, Клавдия Николаевна пояснила:
— Не спится, Василий Сергеевич, пришла проведать. Сердце ведь не камень. А вы что полуночничаете?
— Пришел проведать, сердце ведь не камень, — с улыбкой ответил он. Клавдия Николаевна тоже улыбнулась, и от этой улыбки на душе у Василия потеплело, он теперь был уверен, что в операционной они будут понимать друг друга с полуслова.
Когда Луговская собралась уходить, Василий остановил ее:
— Простите, Клавдия Николаевна, я тогда забыл поблагодарить вас после операции, забыл пожать вам руку.
— Ну что вы, что вы, — смутилась она, а потом, взглянув на доктора, с каким-то не свойственным ей озорством добавила: — В следующий раз не забывайте, — и быстро направилась к выходу.
— Василий Сергеевич, а вы не ухо́дите? — с тревогой спросила Юлия.
— Я вздремну здесь, в ординаторской. Тетя Даша, будьте добры, принесите мне постель.
— Так это пожалуйста, это сейчас, Василий Сергеевич, — с готовностью откликнулась санитарка.
Юлии показалось, что доктора Донцова привело сюда в этот поздний час не беспокойство о судьбе Коли Брагина, а совсем другое: пришел потому, что не доверяет ей после того злополучного случая, когда она, вместо раствора кокаина, закапала больному в нос ментол. Доктор Донцов, наверное, думает, что она дежурство над книгой просидит. И ночевать он специально остался… Вчера, когда дежурила Вера Богатырева, он тоже приходил ночью — расспросил ее, осмотрел больного и ушел домой, а нынче до утра остался. Утром будет стоять над душою и следить, как она станет выполнять его назначения.
— В случае чего, разбудите, — попросил доктор.
— Хорошо, разбужу, — согласилась Юлия и вдруг ни с того, ни с сего проговорила: — Жениться вам надо, Василий Сергеевич.
— Почему же непременно жениться? — весело спросил он. — А, понимаю, от молодой жены не бегал бы по ночам в больницу? Так?
— Может быть, и так.
— Нет, Юля, едва ли удержит жена, если в палате будет лежать такой больной, как наш Коля, — сказал Василий и направился в ординаторскую.
— Отдыхайте, Василий Сергеевич, а то рассвет скоро, — посоветовала санитарка, взбивая подушку. — Ох, и почему это нет вам покою, — со вздохом продолжала она.
— Ничего, тетя Даша, поставим на ноги нашего Колю, и спокойней будет.
— Так-то оно так, Василий Сергеевич, а только одного тяжелого поставим на ноги, а там, глядишь, другой появится… Работа у нас такая… Мы и Колюшку выходим, и другому поможем… Чужая боль — это наша боль…
Василий с первого дня заметил тетю Дашу — Дарью Сидоровну Зернову. Стоило ей только появиться в больнице, наметанный глаз ее видел, что делать и за что браться. Непоседливая, она ловко орудовала веником, шваброй, мокрой тряпкой и с не меньшей ловкостью помогала сестрам при внутривенных вливаниях и перевязках. Она всегда куда-то спешила и минуты не могла прожить без какой-нибудь работы. Она по-матерински нежно любила больных. Чуть-чуть грубоватая с персоналом, тетя Даша как бы перерождалась в палате — была на редкость внимательной и ласковой.
— А что не ешь, касатик? Ну-ка, давай-ка твою ложечку. Вот так, вот так. Поешь все, и здоровьица прибавится, и доктору лечить сподручней, — слышался в палатах ее воркующий голос.
Тетя Даша обожала всех врачей, считая их людьми особенными. В больницу она пришла девчуркой еще в те давние дни, когда молодой Корней Лукич — безусый и представительный — только начинал строить больничное здание. С тех пор минуло более тридцати лет, и все эти годы тетя Даша бессменно трудилась простой санитаркой. Она знала признаки многих болезней, названия медикаментов и при случае могла посоветовать человеку, чем и как лечиться.
Василия всегда восхищали простые санитарки, связавшие судьбы с больницами и бескорыстно преданные своей хлопотной работе. Таких он встречал в институтских клиниках, а теперь увидел здесь, в Федоровке. В самом деле, и оклад у тети Даши невелик и почету немного, но она, казалось, жить не могла без больницы. Даже в дни отдыха, будто не доверяя сменщице, тетя Даша забегала в стационар, чтобы взглянуть на «касатиков». Однако труд санитарки почему-то ценится мало. Если тяжелый больной вставал на ноги и выписывался из больницы, лавры, конечно, доставались врачу, потому что, дескать, он выиграл сражение за человеческую жизнь. А санитарка? Вон та женщина с загорелым лицом, с шершавой кожей на руках, та женщина, которая кормила, купала больного, укладывала спать, убирала за ним, о ней часто несправедливо забывают, хотя без нее немыслимо настоящее лечение.