Другое дело в сельской больнице. Здесь люди идут на прием к доктору, не задумываясь над его специальностью. Правда, в Федоровской больнице было два врача — терапевт и хирург. Часто амбулаторные приемы проводил сам Борис Михайлович. В такие дни Василий был занят хирургическими больными. Но главврач теперь нередко уезжал на совещания в район или был занят хозяйственными делами, и Василию волей-неволей доводилось быть универсалом. К счастью, рядом с ним всегда бывал Корней Лукич, немало повидавший на своем веку.
Василий без стеснения обращался к старому фельдшеру за помощью, за советом.
Борис Михайлович как-то упрекнул доктора:
— Не понимаю, дружище, как ты, человеке дипломом врача, можешь обращаться за советом к какому-то фельдшеришке. Ведь пойми, Глыбин дальше ихтиолки ничего не видит. Ведь он при всяком удобном случае может сказать: «И чему его учили шесть лет в институте, два года в ординатуре»… И тебя перестанут уважать не только сестры, а даже санитарки. А что подумают больные! Неужели ты этого не понимаешь?
— Представь себе, не понимаю, — возразил Василий. — Не понимаю, откуда у тебя это пренебрежение к старому фельдшеру, основателю нашей больницы. Мы с тобой, как говорится, еще пешком под стол ходили, а он уже лечил, мы с тобой приехали на готовенькое, а он на голом месте больницу строил. Зачем же теперь потрясать над его сединами врачебным дипломом? Кстати сказать, медик он отличный, дай бог каждому иметь такие знания…
Когда-то в институте профессора и ассистенты в один голос нахваливали прилежного студента Донцова, который и на зачетах и на экзаменах отвечал отлично. В то время Василий возомнил, что не так уж трудно установить любую болезнь, и вот теперь на амбулаторных приемах в сельской больнице он подчас терялся и ловил себя на мысли, что ему хочется оперировать каждого пациента.
Сегодня, осматривая пожилого колхозника, он был озадачен потоком его жалоб.
— Иной раз живот так скрутит, ажно в пот кинет, а то до ветру гоняет, спасу нет, — горестно рассказывал тот о своих страданиях. — Совсем, товарищ доктор, отощал я, измаялся. Вроде как и хлебаем вволю, а хлеб, выходит, меня ест. Нынче поутру встал — в глазах потемнело и все вокруг меня, как на каруселях, вертится, да еще тошнота вдобавок одолела…
Внимательно слушая словоохотливого колхозника, Василий подумывал о какой-то очень тяжелой болезни и снова у него мелькнула мысль об операции.
В амбулаторию вошел Борис Михайлович. Василий обрадовался и тут же попросил его взглянуть на больного.
Борис Михайлович неторопливо надел халат, вымыл руки и уверенно подошел к кушетке, на которой лежал колхозник.
— Ну, что, Егор Силыч, прихворнул?
— И не говорите, Борис Михайлович, крепился, крепился, а вот пришлось идти.
Василий следил за Лапиным. Тот бережно мял живот Егора Силыча, тихо расспрашивал о жалобах, поинтересовался домашней живностью, не забыл спросить о здоровье малолетних внучат. Эти расспросы показались Василию лишними.
— А как насчет селедочки? — продолжал Борис Михайлович.
— И не спрашивайте. Совсем душа не принимает. Болести моей сладенькое подавай, — грустно улыбнулся Егор Силыч.
— Ишь ты, какая она у тебя интеллигентная, — задумчиво сказал Борис Михайлович и попросил старика одеваться.
Когда Егор Силыч вышел из кабинета, Лапин сказал Василию:
— Кажется, дело ясное. Нужно искать глисты.
Василий с недоверием отнесся к этим словам и заспорил.
— Не будем, дружище, ломать копья. Пошлем старика в лабораторию, — снисходительно посоветовал Борис Михайлович и оказался прав: лаборатория подтвердила его предположение. Недели через две Егор Силыч опять пришел в больницу и горячо благодарил доктора — все как рукой сняло…
Василию часто потом вспоминался этот случай. Он все больше и больше убеждался, что Лапин — опытный врач, способный даже по незначительным признакам безошибочно установить диагноз.
«Знающий черт», — без зависти думал о нем Василий.
— Пять лет самостоятельной работы в больницах это, дружище, пожалуй, побольше твоей двухлетней ординатуры, — не без гордости говаривал Борис Михайлович, и Василий соглашался с ним.
Однажды Василий неожиданно повстречал на улице Колю Брагина. Он протянул ему, как взрослому, руку.