Ока осторожно открыла шкаф и стала перебирать расписанные золотом фарфоровые тарелки, недавно привезенные мужем из области. Тарелки еще ни разу не стояли на столе, и она сейчас никак не могла решить, стоит ли выставлять их сегодня. Вся посуда хранилась у Ларисы Федоровны для другого стола… Она уже не раз прикидывала, как упакует посуду, чтобы довезти ее в целости и сохранности.
Лариса Федоровна хотела было затворить шкаф, но желание угодить Моргуну все-таки победило в ней, и она бережно расставила на столе новые тарелки.
…К вечеру разыгралась гроза.
Огромная черная туча стремительно выкатилась из-за дальних гор и вдруг, точно расколовшись, грохнула могучим раскатом грома, потом хлынул ливень, и с такой силой, будто решил погасить ослепительно яркие вспышки молний.
Борис Михайлович в испуге отскочил от окна и снова со злостью бросил в лицо Василию:
— Кто просил тебя вмешиваться! Кто просил тебя совать нос не в свое дело! — Он отбросил подвернувшийся под ноги стул. Даже в полумраке кабинета было заметно, как полыхали его глаза и поблескивал золотой зуб.
— В магазине… — попытался возразить Василий, но Лапин перебил его:
— Кто в магазине? Разве были жалобы со стороны колхозников? Не было жалоб!
— В магазине торговали тухлой рыбой. Я не мог пройти мимо!
— Запретил, и ладно. А зачем нужно было говорить Моргуну? Мне доложил бы! Разве я не смог бы оштрафовать продавщицу? А ты дал пищу Моргуну! Моргун теперь на каждом совещании будет склонять нас и козырять: вот, дескать, приехал и навел порядок! Да в конце концов, ты думаешь о престиже больницы, в которой работаешь? Или тебе наплевать на нее?
— Думаю о престиже, только этот престиж мы понимаем по-разному. Знаю, кричишь ты потому, что о безобразиях узнало начальство…
— Вот что, Донцов, — грубо оборвал его Лапин, — твое дело — операционная, в ней ты хозяин, а в другие дела не вмешивайся. Понял? Без тебя обойдусь!
— Мое дело — не только операционная. Ты напрасно так думаешь, — упрямо возразил Василий.
Домой Лапин вернулся злой и расстроенный. Ничего не сказав жене, он тупо уставился на пустые тарелки.
— Борис, в чем дело? Почему ты один? — всполошилась Лариса Федоровна, предчувствуя что-то недоброе. — А где Моргун?
— Уехал.
— Как? В такую грозу? И ты отпустил? — в недоумении спрашивала Лариса Федоровна.
Лапин промолчал. В груди у него еще кипела злость на Донцова, на Моргуна. Он ничего не скрывал от жены и сейчас, немного успокоившись, подробно рассказал ей, что произошло из-за этого магазина.
— Не понимаю твоего расстройства, — пожимала плечами Лариса Федоровна, — ведь оштрафовали не тебя, а Машу.
— Да но… что она теперь подумает!
— Она подумает именно то, что есть на самом деле, — с обезоруживающей улыбкой ответила супруга. — Не ты виноват, а Донцов, не ты заварил эту кашу, а Донцов. О чем же речь? Садись-ка лучше поешь.
Борис Михайлович молча ел, а Лариса Федоровна, присев рядом, успокоительно продолжала:
— Для Маши эти сто рублей ничего не значат, а вот с Донцовым ты повздорил напрасно. Эх вы, петухи непутевые. Между прочим, Донцов очень нравится Маше. Да, да, не смотри на меня такими глазами. Она мне все уши прожужжала. Ты должен извиниться перед Донцовым.
— Я? Извиниться?
— Да, да, ты, мой миленький, извиниться и пригласить его к нам, а я приглашу Машу. Человек он холостой, она тоже никем не занята и хороша собой. Понимать нужно, Боренька…
Борис Михайлович в недоумении смотрел на жену и вдруг понятливо заулыбался:
— Лариска, а ты, пожалуй, права…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ивановна сперва никак не могла приноровиться к доктору: на обед он приходил то в полдень, то к вечеру, а иногда и вовсе не появлялся дома до поздней ночи. Она пробовала журить его потихоньку, дескать, так не годится доктору, доктор должен соблюдать режим питания (об этом режиме она слышала однажды на лекции от Корнея Лукича), а потом свыклась, понимая, что задерживают его неотложные дела в больнице или вызовы к больным в другие села.
На радость хозяйке, Василий Сергеевич оказался человеком непривередливым: что поставлено на стол, то и ест да с таким аппетитом, будто целую неделю крошки во рту не держал. Иногда, если Ивановна замешкается на огороде с прополкой, квартирант сам подогреет обед. Бывало, спохватится она: «Да что же это я делаю, старая дура, совсем человека голодным оставила, ждет, небось, не дождется…» Прибежит домой, а Василий Сергеевич, что-то насвистывая, уже хлопочет над примусом.