— А ну-ка, станичник, покажи им Чапаева, да погорячей сукиных сынов.
И станичник «показал» — каждому по дюжине шомполов. Сенька завопил не своим голосом от жгучей, леденящей сердце боли, а отчаянный Митька, закусив до крови губы, молча перенес экзекуцию и за это молчание получил добавку — еще пяток шомполов.
Когда казаки вытолкали на улицу избитых ребятишек, Митька, сдерживая рыдания, цедил сквозь зубы:
— Ну, гады, погодь, погодь…
Но даже после такого знакомства с дутовцами ребят в Красную Армию все-таки не приняли. Седой комиссар, потчуя их вкусной армейской кашей, простуженным баском говорил:
— Вот что, други-товарищи, белых мы и без вас побьем, а вот строить новую жизнь без вас не сможем, это факт. Топайте домой, силенок набирайтесь. Дел впереди много…
Как ни обидно, как ни горько было ребятам, но пришлось ни с чем вернуться в родное село. Правда, седой комиссар оказался прав: интересных дел привалило действительно много. Друзья были первыми комсомольцами в Федоровке. Они устраивали спектакли, диспуты, вечера вопросов и ответов, слушали губернских и уездных докладчиков о текущем моменте. Друзьям даже довелось повоевать с бандами, рыскавшими по окрестным лесам. Семен и Дмитрий были активными селькорами. При тусклом свете коптилки они сочиняли хлесткие заметки для газеты, подписываясь вымышленным именем «Оса». Эта зоркая «Оса» здорово-таки покусывала местных кулаков и подкулачников.
— Не сносить вам голов, активисты, — угрожающе шипели порой кулацкие сынки.
Но друзья были не из робкого десятка, и угрозы их не пугали, не пугали, быть может, потому, что за комсомольцами уже шла почти вся молодежь и в обиду своих вожаков не давала.
Однажды, когда по улице, оглушая Федоровку могучим, неслыханным ревом, впервые прополз трактор, судьба друзей была решена: они уехали в город учиться на трактористов, а потом работали вместе в Федоровской МТС. Семен и Дмитрий даже свадьбы сыграли в один и тот же день — за столом сидели два жениха и две невесты. Молодожены решили, что их сыновья-первенцы будут так же преданно дружить, как отцы. У Дмитрия родился сын, названный тоже Дмитрием, а вскоре у Семена появилась на свет дочурка Таня.
Перед Отечественной войной Семена избрали председателем колхоза, а Дмитрия назначили директором МТС. Они по-прежнему были неразлучны, помогая друг другу. И частенько в райком жаловались председатели соседних колхозов, дескать, лучшие эмтээсовские машины работают на полях Тобольцева…
В первый же день войны друзья пришли в райвоенкомат с заявлениями и вместе отправились на фронт. В Федоровку Тобольцев вернулся один. Друга похоронил он в сорок третьем году под Харьковом.
— Не оставь сына, — просил смертельно раненный Дмитрий.
Сын Дмитрия был своим человеком в доме Тобольцевых. Семен Яковлевич по-отечески относился к нему, радуясь крепкой дружбе Дмитрия с Таней, он был свидетелем их первой любви…
А Грушко говорит о каком-то докторе. Да он, Тобольцев, знать не знает никакого доктора…
Когда Грушко и Тобольцев проходили мимо аптеки, оттуда кто-то стремительно выбежал и чуть было не сшиб их с ног.
— Посмотри-ка, Тихон, а ведь это наш доктор побежал, и выскочил он от аптекарши. Во, во, смотри, огонек зажегся в ее комнатке. Проводила милого дружка, а теперь смотрит, не осталось ли вещественных доказательств. К вдовушке похаживает. Нет, я смотрю, он парень не промах, а ты говоришь зять…
Но вскоре, обеспокоенные своими делами, они забыли о докторе.
Грушко говорил:
— Ты машины проси. Утром в райком — и не уезжай, пока десятка полтора не выбьешь, иначе мы не выйдем из положения. И директора МТС прихвати с собой. Что-то мудрит он в нынешнем году.
— Этот директор вот где у меня сидит, — похлопал себя по шее Тобольцев. — Я ему говорю, начинай с Тимофеевского клина, а он: «У меня свой план, свои расчеты». И выходит — земля наша, а сидят на ней два хозяина. У нас, бывало, с Дмитрием без сучка, без задоринки…
— Зато у других колхозов и сучки и задоринки, — сказал Грушко.
Через полчаса, подходя к своему дому, Тобольцев заметил возле калитки двоих.
«Опять Антонов не дает покоя Тане. Эх, молодежь, молодежь, готовы до восхода солнца ворковать», — с сердечной теплотой подумал Семен Яковлевич и хотел было свернуть в соседний двор, чтобы огородом пробраться к себе в хату, но вдруг остановился, услышав тихий голос дочери: