Во время прочтения приговора голова Самата опустилась еще ниже. Азамат смахнул слезу, чего уж тут скрывать, жалко брата до невозможности. Не оправдали его, как того хотела адвокат и на что, по простоте своей души, надеялся Азамат.
Именно в этот миг в зале заседания раздался звонкий мальчишеский голос:
— Выше голову, Самат!
Осужденный живо обернулся, и впервые озарилось его лицо. Азамат сделал все, что он мог. Пусть в колонии не согнется Самат и не спотыкнется, а несет голову гордо, как положено сыну Большого Сабира.
В это мгновение Самат, наверное, очень отчетливо осознал, что ему придется хлебнуть немало горя.
Из коридора, куда увел их конвой, донесся его ответ!
— Не переставай мне верить!..
Потом уже Азамат никак не мог выкинуть из головы этот крик: «Не переставай мне верить!» Он неотступно звенел в ушах мальчишки.
Сперва Азамат и сам еще не осознавал, что он должен совершить. В такой день он не может просто вернуться домой. Только сейчас, спускаясь по крутой лестнице, мальчишка понял: ему во что бы то ни стало надо дождаться судью. Будет мужской разговор!
Судьи, очевидно, устают от заседаний не меньше, чем хирурги от операций. Каждый процесс уносит с собой много душевной энергии. К концу дня лишь мечтаешь об отдыхе и больше ни о чем. Ты должен хотя бы на несколько часов отгородиться от грабителей, клеветников, доносчиков, хулиганов, от всей этой швали. И заодно от прокуроров и адвокатов. Лишь полный покой давал передышку, заслоняя от усталости и опустошенности. «Не податься ли с удочкой на берег?» — размышлял Хаким Садыкович, не спеша спускаясь по крутой лестнице, которую он в шутку прозвал «Дорогой к инфаркту».
И когда перед ним возник вихрастый мальчишка, весь в веснушках, судье оставалось лишь удивиться:
— Никак Азамат?
— Он самый.
— Ты узнал меня?
— Да..
Мальчишка глядел выжидательно, исподлобья.
— Ты уже знаешь о приговоре?
— Я был на суде с самого начала.
— Ну, тогда тебе все ясно…
И внезапно у мальчика вырвалось:
— Неправильно судили!
— Как так? — удивился судья. — Ты считаешь, что я был слишком суров?
— Нет.
— Упрекаешь в несправедливости?
— Нет.
— Ты находишь, что я допустил какое-то нарушение судебной процедуры?
— Нет.
— Так что же?
Пусть только судья не подумает, что он рехнулся.
— Не всех судили!
— Да вроде бы всех… Было проведено очень серьезное следствие. Я сам внимательно изучил дело.
— Все-таки один улизнул!
— Если не тайна, то кто же он?
— Я и есть тот самый тип.
— Но ты не фигурировал в деле!
— Разве не о том я и говорю? Я тоже был с ними, когда пошли грабить склад. Но что верно, то верно: мне не сказали, зачем идут. Капитан пояснил мне, что лишь будет испытывать мою храбрость — смогу ли я посреди ночи возле кладбища выстоять на посту? Я стоял бы себе, ничего не зная, если бы они один за другим не стали перепрыгивать через забор. Я, конечно, здорово рассердился на них и направился домой.
— А ты, нескладеха мой, не знаешь, почему их сцапали?
— Да откуда же мне знать? Я же их после не видел.
— Все потому, что ты бросил их на произвол судьбы. Не свистнул им, как они надеялись, при появлении милицейской машины.
— Все-таки я тоже виноватый!
Даже судья, немало повидавший на своем веку, вынужден был спросить:
— Кто-нибудь надоумил тебя прийти ко мне?
— У меня теперь никого нет. Дедушка Земфиры не просил этого делать. Сидор Айтуганович, наш сосед, и подавно. Я сам.
Голос судьи даже дрогнул:
— Коли уж так, ты сам, по собственному желанию пришел ко мне, к судье, чтобы отважно заявить о своей виновности, тебе никогда в жизни не придется иметь дело с нами. Спасибо, нескладеха мой, и прощай… С этого часа ты имеешь право ходить по Последней улице и по всем другим улицам мира с высоко поднятой головой.
Мальчишка, как человек, выполнивший свой долг, расправил плечи и, даже не попрощавшись, двинулся домой. Но голову он не поднял, как ему было приказано, а глядел под ноги, будто опасался споткнуться и рассыпать свои веснушки по земле.
Судья растерянно молчал. Провожая глазами медленно удаляющуюся фигуру Азамата, он чуть не вернул его обратно, чтобы сказать: «Это же я, нескладеха мой, в свое время написал на твоем заборе, что мальчишки с Последней улицы дважды трусы. Каюсь! И все-таки совсем не жалею, что как-то причастен к жизни Последней улицы, к вашим, мальчишки, делам…»