Ему вдруг вспомнилось, как в детском саду они, мальчишки из малышовой группы, подговаривали Самата из старшей группы, чтоб тот потузил рыжеволосую девчонку, задиру, одним словом. Даже свою порцию какао они — пять мальчишек — однажды уступили Самату, чтоб тот как следует силы набрался.
Помощь пришла неожиданно и не оттуда, откуда он ее ожидал.
— Азамат, — окликнул его старший брат Самат, — иди спасать батьку!
— Как же ты его будешь спасать? — спросил Седой, услышав такую странную команду. Он тоже, наверное, был рад замять разговор, затеянный Земфирой.
— У отца сегодня получка, — прошептал Азамат.
— А… — сказал Седой, сделав понимающие глаза.
Земфира ни с того ни с сего добавила:
— У них мамы нет. Она давным-давно сбежала от Большого Сабира.
— Эх, и дура же ты! — сказал Азамат, отвернувшись.
Большой Сабир
Сын следовал за отцом в каких-нибудь шести шагах, не отставая и не Нагоняя его, соблюдая интервал. Со стороны казалось, что мальчишка ведет себя, как заводная машина: вышагивал Большой Сабир, шел вслед за ним Азамат, останавливался отец — тотчас же застывал и сын.
Чего уж тут говорить, ни одному телохранителю не легко в этой жизни, особенно в день получки. Вот он бредет за отцом, не спуская с него глаз.
Азамат ворчал лишь про себя. Попробуй кто-нибудь другой заикнуться худо о Большом Сабире. Заранее можно поручиться, такому типу несдобровать. Тут уж Азамат как-нибудь постоит за своего отца.
Сын и в самом деле очень им гордился. У кого еще найдется вот такой батя? Косая сажень в плечах и ходит себе вперевалку, как добрый морячок.
Тропка, по которой они шли, время от времени забегала в узкие переулки, петляла почем зря. То она внезапно уходила в глубокие овраги, то взбиралась на самую крутизну.
А с той крутизны, где ты чуть-чуть задержался, чтобы перевести дух, открывался вид на сорок километров вокруг. А то и больше… Весь мир, казалось, лежит под твоими ногами.
От такого простора замирает сердечко.
Однако Большой Сабир не повернул голову в сторону противоположного берега, известного под названием «Цыганская поляна». Может, потому, что до чертиков ему надоело всю жизнь обозревать чернеющие вдали леса. А возможно, и по другой какой причине.
«Если бы не ссутулился, то, будьте уверены, выше Большого Сабира никого бы не было на всей Последней улице», — с грустной гордостью думал мальчишка.
Ссутулился он потому, что упорно глядел себе под ноги, словно что-то потерял. Тот клад, который запрятан глубоко, он, по-видимому, ищет всю жизнь. Ищет и не находит.
Большой Сабир качнулся, будто желая руками зацепиться за воздух. Мальчишка сразу же ринулся вперед, как машина «Скорой помощи».
«Его не так легко свалить, — подумал Азамат, восхищаясь отцом. — Ему сам черт не брат!»
Пусть он в данную минуту беспомощен, как ребенок, пусть он сутулится сколько угодно, но посмотрели бы на него, когда он трезвый! Такого силача надо еще поискать! Однажды на спор он поднял целого жеребенка!
Кто еще, кроме Большого Сабира, отважится зимой ходить без головного убора? Пожалуй, никто. Он всегда легко одет, потому что ему любой мороз нипочем.
Азамат тоже попытался подражать отцу, да из этого ничего не вышло. Как только удалось отморозить левое ухо, так сразу насовсем бросил тренировку. Ведь у него, как и у всех людей, всего-навсего два уха…
Наверное, потому Азамат до сих пор не перешел на весеннюю форму, хотя на улице давным-давно дуют апрельские ветры. Вот так он и шагает в зимней одежде, нахлобучив шапку до бровей. Черная меховая шуба местами облезла, например, спереди на пузе и сзади, там, где кончается спина. Все это из-за того, что на горках Азамат пользуется ею как санками.
Отец с сыном по-прежнему бредут, строго соблюдая интервал. Мальчишка преисполнен рвения; на его лице застыла отчаянная решимость: во что бы то ни стало довести отца до дома.
Большому Сабиру хоть бы что! Знай мурлычет себе под нос какую-то разухабистую песенку.
Порою Азамата подмывает прикрикнуть:
— Хватит, батя! Меняй пластинку!
Однако мальчишка не решается мешать отцу.
Если бы он не умел держать язык за зубами, то, пожалуй, много чего мог бы порассказать.
«Но телохранитель не продается и не покупается, — рассуждает он. — Потому что телохранитель как совесть…»
Большой Сабир не был задирой. Это точно. Но ни за что ни про что любил крушить и ломать то, что, по его мнению, мешало уличному движению или лежало поперек пути.
У него, между прочим, вечно чесались руки. Может быть, потому, что они были длинные?