Практик, он мечтал о рентабельности чукотских колхозов, о крепких, по-материковски оседлых хозяйствах. Хотелось доказать — на Чукотке можно не только выживать, но и жить.
Он завел у себя зеркальный шифоньер и тяжелые туркменские ковры, через все Лорино тащил из сельмага изящные венские стулья. Он знал, что из каждого окошка его провожают глазами. Ишь, обставляется председатель, никак надолго осел. «Чудак, — судачили женщины, — ковров накупил. Как повезет их на Большую землю?»
Многие приезжали на Чукотку на время — посмотреть, что как, «опериться», собрать на домишко — и назад. В командировке не покупают зеркальных шифоньеров, и ковров, и стульев не покупают, и чашка одна на двоих, и вилки можно не чистить. Под железной кроватью торчат чемоданы. Их мало: перед кем выряжаться? Вот вернутся на материк — уж тогда. «Вернемся на материк — сделаю себе платье, как вчера в кино, — мечтает молодая женщина, — абажур повесим, как у Гутниковых, шифоньер купим, как у них, — нет, лучше югославский сервант…» Молодые супруги сидят на занозистых табуретках и пьют чай из щербатых чашек. Ничего, пройдет три года — и прости-прощай, Чукотка, поедут к себе под Орел. А Чукотка постепенно затягивает их хорошими друзьями, солидным заработком, странным своим северным спокойствием — миллионом разных разностей, которые может понять только тот, кто отдал Северу свои лучшие годы. «Вот уедем на материк…» Проходит три года, пять, десять. Это не годы идут — это идет их жизнь. А они все сидят на чемоданах, все не чувствуют, что Чукотка — их дом.
Гутников делал все, чтобы отучить людей от чемоданных настроений — и в быту, и в отношении к делу. Жизнь будет не завтра и не через год, жизнь есть, ее нельзя проживать кое-как.
Вскоре мы узнали породу людей, особенно ненавистных Гутникову. Это были трое взрывников-бородачей. Председатель терпел их только из-за морозильника, который они подрядились расширить. Подбирали их, очевидно, в масть. Иначе как объяснить наличие в одном небольшом поселке трех абсолютно рыжих взрывников?
Ходили они в затрапезе, не расставаясь ни на минуту с увядшими, сникшими, как поганки после дождя, несусветного колера шляпами. Двое из них — Володька и Славка — были длинны и худощавы, третий — Сергей — плотный коротыш.
— На Чукотке все взрывники — все рвут и мечут, — приговаривал тот, что назвался Володей.
Володя уверял, что приехал на Чукотку взглянуть на крест на могиле сестры. Где эта могила, он толком сказать не может и едет к ней уже пятый год. Очевидно, никакого креста и сестренки нет, но Володе приятно говорить о себе в сентиментально-лирическом тоне.
На вопрос, откуда они, бородачи переглядываются усмешливо и неопределенно. К своему прошлому они относятся со снисходительной иронией и предпочитают на сей счет помалкивать. Мы заходили к ним в ледник, выглядевший внутри как вполне зажиточное подземное царство с бездефицитным бюджетом: в тусклом свете лампочек серебром висел на стенах иней, и песок, промерзший насквозь, тоже казался драгоценным. В глубине лежали груды мороженых китовых брусков.
Работала эта троица, презрев правила безопасности, с игривой, блатной безалаберностью.
Это случайные люди на Чукотке, да и везде, пожалуй, случайные. Катит их нелегкая от прииска к прииску, от поселка к поселку, как послушное перекати-поле. Обтрепываясь в месяцы загулов, множа собой экзотическую касту ленивых приморских «бичей», они урывают жирный куш на рисковых, опасных работах, за которые не берется никто, и тут же «спускают» заработанное с дружками, махнув рукой на изодранные штаны и ботинки. И снова несет их волна беззаботного шалопайства навстречу краткой, случайной удаче. Избалованные, неприкаянные, без корневой системы, они, как правило, не обзаводятся семьей. Ездят себе из поселка в поселок, усиливая тоску по Большой земле, растравляя чемоданную грусть, — частники, кустари, деклассированные одиночки.
Завидев бородачей, Гутников сердито хмурился: «Вот такие портят Чукотку. Человек, чтобы работать, должен осесть на земле…»
Он сам все чаще наведывался в Магадан — выбивал необходимые машины. Завел в колхозе непривычный для Чукотки строжайший учет-расчет. «Не на год размахиваемся. Кое-как ничего не сделаешь…» Нас приглашал:
— Приезжайте через пяток лет, не узнаете Лорино, партийное слово. Будем на государство работать. Раньше Чукотка только брала, теперь попробуем сами давать. Только б техникой подмогли…