— Скоро будет китовый огородик! — таинственно возвещает стармех. — Там выращиваются киты.
Любая профессия обыденна, даже охота на китов. Это приходит в голову, когда листаешь судовой журнал «Ретивого».
«6 июня, суббота. Штиль. Первый выход в этом году. Старый, гладкий лед толщиной 15 сантиметров. Пошли на зюйд-зюйд-ост от Лорино. Ход малый — лед.
7 июня. Вышли в район мыса Халюсткина. Добыли для колхоза кита.
8 июня. Волнение 3—4 балла. Добыли кита к зюйд-осту от Кригуйгуна. Крупный лед…»
Ветер вырывает страницу из рук и сам переворачивает:
«23 июня. Утопили кита с пикой и шлангом.
24 июня. Взяли курс в поселок Пинакуль за патронами. Подошли к берегу у маяка. Прошли в гавань Литке и пришвартовались на косе.
10 июля. Вышли из Лорино на промысел. Добыли кита. Буксируем в Лорино. Сдали кита и вышли на промысел. Попали в туман. Легли в дрейф. Туман не расходится. Видимость 4—5 кабельтовых. Пошла зыбь.
Уходим на отстой в Мечигменскую губу.
15 июля. Туман рассеивается. Вышли на промысел. Добыли кита. Буксируем в Нунямо. Сдали кита, вышли на промысел. Добыли кита, буксируем в Нунямо. Сдали кита, вышли на промысел. Замечено отсутствие руля…»
Мы идем почти два часа, и опасения насчет моих мореходных качеств начинают сбываться. Волны стали острее и назойливее, так и щекочут катер, и он прыгает, прыгает. Небо по-прежнему исходит светом, море красиво, как в те дни, когда каравеллы Колумба подкарауливали Америку. Но почему-то становится скучно, внутри шевелится сонная тоска.
— Брось, — смеется Миша. — Наплюй, вон смотри туда, да нет — вперед. Это мыс Кригуйгун, там настоящий китовый огород! Да брось думать, ничего не будет!
Я надеваю тяжелый Мишин полушубок и вылезаю на мостик. У штурвала Дима Каляу, старпом. Дима — щеголеватый, красивый эскимос лет двадцати. У него миндалевидные зоркие глаза, румяные скулы и бронзовая кожа.
— Иди сюда! — кричит он, поворачиваясь от штурвала. — Здесь ветра нет!
Я мотаю головой: нет, нет, меня мутит, мне необходим ветер. И ветер щедро хлещет по щекам. Спасибо Диме, он не смеется над моим идиотским видом: рукава до колен, воротник выше ушей, резиновые сапоги сорок второго размера. Солнце светит во все лопатки. Значит, в море всегда ветер. И всегда холодно. Миша выходит из рубки и, запрокинув кудлатую голову, улыбается мне: «Ну как?» В вигоневом коричневом свитере, с круглой головой, он напоминает плюшевого медведя.
— Терпимо!
Кригуйгун уже надвинулся скалистым навесом. Перед ним, в излучине, виден поселок. Это Аккани, здесь, говорят, всегда шторм. Я смотрю на громаду Кригуйгуна — кажется, что на вершине притаились древние развалины. Или это кекуры, выветренные камни?
— Где же о-го-род? — ветер рвет слова на слоги.
— Какой огород? — не понимает Дима.
За Кригуйгуном — открытое море. Белые овечки несутся за девятым валом, как за глупым, бесшабашным бараном. Море доконало меня: тоска, душераздирающая тоска. Где же капитан? Ведь должен же быть капитан. Гофман здесь капитан. Где Гофман?
Миша выскакивает из рубки и кричит:
— Фонтан! Вон еще!
Я мучительно вглядываюсь в море. Ничего не вижу.
— Видишь фонтан? — Харитонов стремглав взбегает на мостик.
— Да, вижу! — стыдно, черт возьми, одной из всех не видеть фонтана. — Да, вижу, — угрюмо повторяю я.. И вдруг из груди сам собой вырывается вопль: «Фо-о-онтан! Да смотрите же, смотрите — фонтан!» Хрупкие, как дымок, фонтаны рассыпаются у горизонта, вспыхивают и тают.
— Это киты! — кричу я Мише. — Надо спешить, а то они уплывут!
Очевидно, кто-то уже догадался, что это киты, потому что невозмутимый, как Будда, метис Боря Долгодушев (у него чукотские глаза и светлые усы над полуоткрытым, наивным ртом) тащит внушительное сооружение, напоминающее водопроводную трубу, и не спеша устанавливает его на возвышении перед штурвалом. Такая же установка возникает на носу катера. Это ПТР — противотанковые ружья. На мостик поднимается высокий, сутуловатый, длиннолицый парень в зеленом свитере. Он становится к штурвалу. Это капитан. Ветер гладит его прямые русые волосы, убирает прядь со лба. Я встаю на перекладину мостика, и мне становится виден нос катера и то, что творится перед ним.
— Роман, — кричит Миша, — присматривай за ней. — унесет ветром!
— Никуда меня не унесет. Я хочу видеть, как убивают кита.
Ходит по городу тихий, вежливый человечек, спорит из-за газетной статьи, из-за программы экзистенциалистов. И вдруг оказывается, что в нем, как и в его волосатом прапращуре, не имевшем никакого понятия о цивилизации, сидит звереныш, жизнерадостный и бездумный. И достаточно легкого толчка, чтобы этот звереныш издал торжествующий рык. Все предки — от преследователей мамонта до любителей механизированной погони — вместе с ним бросают воинственный клич. Да здравствует охота, азарт, погоня! Ветер и море и оглушительные всплески огня. Мы вольный бриг, бороздящий океаны. Свобода! Мы узнали ее терпкий привкус. И мы ни на что не променяем ее. Слышишь, капитан, ты стоишь у штурвала, но мы видим, куда ты поворачиваешь корабль. Вперед, бей Белого кита, бей Моби Дика и никогда не поворачивай назад!