Темный конус яранги вынырнул из-под снега: разгоряченные собаки одним махом вынесли Уангу на вершину холма, за которым паслось стадо. Стадо было небольшое, его охраняли всего два пастуха. Один из них выскочил из яранги:
— Каккомэй! Маленькая Уанга приехала!
— Где Кылаты? Ничего не случилось? — спросила Уанга, соскакивая с нарты и отыскивая глазами колышек, чтоб привязать собак. «Зайди, обогрейся, чаю попей, а потом уж выспрашивай пыныль», — засмеялся пастух. Но, заметив тревогу Уанги, поспешно добавил: «Кылаты все хорошо». Отряхнув заснеженную камлейку, Уанга полезла в полог. «Чего собак не покормишь?» — спросил пастух. «Ух, они сами себя кормят — песца разорвали!» — вздохнула Уанга. После чая пастух рассказал, что Кылаты поехал в дальнее стадо, где захворал белый бык, и не сегодня-завтра вернется в поселок на вездеходе. «Такую машину нам бы в стадо, — блаженно щурясь над блюдцем, прибавил он. — Тогда не будет оленевод таскать на хребте свой дом, не будет бить ноги по тундре». «Почему Петру-радисту не отвечал?» — строго спросила Уанга, кивнув на рацию, заботливо прикрытую шкурой. «Ну, не работает железка», — смутился пастух, — «И почему ты не можешь побороть свой страх, как подобает мужчине?» — сказала Уанга брезгливо, хотя у самой сухо становилось во рту, когда Петя, белобрысый, улыбчивый гигант, включал железную коробку и из нее доносился голос водителя вездехода: «У Тынаро порядок. Шурую в третью бригаду по целине. Трясет…» Следовало несколько слов, от которых Петр крякал, а чукчанки, набившиеся в радиорубку, хихикали, попыхивая трубочками..
— Ты приехала, — сказал пастух, — и сегодня, твои собаки уже не побегут обратно, хотя и сильны. Так пусть я запрягу оленей и съезжу в соседнее стадо за сахаром. Кайгигун уехал вчера, но пока не вернулся.
Уанга знала, что в яранге есть сахар, но у Кайгигуна в соседнем стаде были родственники, очевидно справлявшие семейный праздник. «Езжай, — сказала она, — собаки действительно устали, но вернись завтра не позднее полудня». Пастух мигом запряг двух рослых, ручных оленей — они сами прибежали, как собаки, на его зов — и укатил на запад. Уанга бросила собакам рыбы, сварила себе кусок копальхен. Осмотрев одежду пастухов, аккуратно пришила оторвавшиеся лоскутки меха. Потом пошла проверить стадо. Олени были спокойны — видно, насытились за день. Важенки постарше улеглись, зарывшись в снег до спины. Быки разгуливали, прислушиваясь. Тундра молчала. Здесь, за прикрытием двух холмов, разделенных узким распадком, не слышно было даже ветра. Снег лежал рыхлый и легкий — мох извлекался без всякого труда. Поздно вечером, разведя вокруг стада костры от волков, Уанга вернулась в шатер, потушила жирник и, не снимая керкера, легла спать. К утру она проснулась от сильного шума. Плохо укрепленная полость яранги хлопала, как меховой полог, выбиваемый сильной рукой. Ветер! Натянув кухлянку, Уанга выбежала из шатра. Было еще темно. В сумерках лохматой кучей грудились у яранги собаки. Они улеглись с подветренной стороны шатра и спали, прижавшись друг к другу. Налетавший порывами ветер поднимал густую белую поземку. Ветвистые рога быков сновали между спинами перепуганных стельных важенок. Шустрые двухлетки, кося глазом на старого предводители стада, тревожно рыли копытом снег. Бык-вожак стоял неподвижно, мордой к ветру, как бы принюхиваясь. «Хоть бы ты скорее приезжал!» — подумала Уанга о пастухе и посмотрела туда, куда смотрел старый бык. Со склонов холмов струями побежали снежные вихри. В тундре стало глухо и душно. «Пурга», — поняла Уанга. И в этот же миг старый бык, круто развернувшись, затрусил вперед, увлекая за собой стадо. «Хак! Хак! Стой!» — закричала Уанга, хлопая бичом. Бык приостановился, но испуганные важенки продолжали двигаться вперед, грудью налетая на передних. Уанга знала, что здесь, за прикрытием холмов, любую пургу перенести легче, чем в открытой тундре. Но ветер уже хлестал наотмашь по лицу, сек будто мокрой простыней — хлоп, хлоп! Все перемешалось, крутясь в снежной крупе. По топоту копыт Уанга поняла, что стадо уходит вправо от нее, по руслу маленькой, запорошенной снегом реки. Она побежала за оленями, подзывая их криками: «Ко мне! Ко мне!» Ей помогали две оленегонные лайки. Прибрежный тальник цеплялся за торбаза. Несколько раз Уанга, споткнувшись, падала руками в снег. Рукавицы из камоса она забыла в яранге, снег таял, и мокрые ладони быстро стыли на ветру. «Хак! Хак!» Только бы не сорвалась с привязи ее упряжка, в такой неразберихе голодные собаки страшнее волков. «Хак! Хак!» Косяк важенок пытался оторваться и уйти назад, к холмам. Уанга подталкивала их в тугие, надутые бока — вперед, вместе со стадом. Видя человека, олени несколько успокаивались, но потом опять бросались вперед, подгоняемые снежными шквалами. Уанга бежала вместе с ними, срываясь в запорошенные снегом мочажины. Камлейку она тоже не успела надеть, и ветер забивал снегом мех. Кухлянка становилась сырой и тяжелой. От бега сердце колотилось, как куропатка в силках. «Хоть бы ты пришел!» — взывала Уанга к пастуху, чувствуя, что во рту уже горько и нет больше сил бежать. К счастью, ветер несколько ослабел, и олени, спустившись на замерзшее русло реки, улеглись под прикрытием берега. Уанга села на снег и стала жадно глотать заледеневшие куски. Пурга принесла с собой тепло. Снег подтаивал и покрывался льдом. Мокрая кухлянка окаменела — не согнешь. Успокоившиеся олени стали выбивать из-под снега корм. Становилось все теплее, звезд не было видно. Ночью пришла настоящая пурга. По радио в те дни передавали: «На восточном побережье Чукотки вторую неделю свирепствует пурга. Оленеводы мужественно несут свою вахту у оленьих стад. На помощь им вышли трактора с продовольствием и медикаментами».