С нами Кирилл Поляков, лоринский зоотехник, питомец Свердловского пушного института. У него бледное, рябоватое, кажущееся безвольным лицо. Кирилл на Чукотке уже седьмой год. Здесь и женился — на чукчанке с тремя детьми.
Мы идем между вольерами. И норки, стремительно покинув банки, где принимали ванну, цепляясь коготками, распинаются на решетках. В слипшейся шерсти и глазах, переполненных коммунальным любопытством, не угадывается ничего королевского. И в помине нет переливчатого блеска и шелковистой легкости, потрясающей мировые аукционы.
«Королева» встречала нас в компрометирующем неглиже.
— Сейчас у них шкурка плохая, — вступился за норок Кирилл. — Зимой — это другое дело. Вообще, норка — зверек не капризный, но своего требует. В прошлый раз, например, готовлю шкурки к сдаче — смотрю, вроде чего-то не хватает: блеска, что ли. Потом скумекал: норка хоть и королева, но ей сено подавай. Она в сене лазает и шерстку как бы полирует — от этого и цена ее шубке совсем иная…
Норка — нервная мама. За ней нужен глаз да глаз. Выскакивает, скажем, мама из своего домика со щенком в зубах. Побегала, побегала — и вернулась. Это ничего. Но если она опять выскочит и опять и все не знает, куда бы свое ненаглядное дитя поудобнее пристроить, щенка нужно забрать, а норку-маму отвлечь и успокоить. Иначе неокрепший щенок может подохнуть от забот. Это называется в зоотехнике «затаскиванием щенков». Ласкала, ласкала мама — и заласкала.
Вспомнив известную в свое время охотницу-чукчанку, я подумала тогда, что и среди людей нередки ласковые «затаскивания». Поймал охотник много песцов — очень хорошо. Подарите ему ружье, расскажите о нем в газете или по радио и отпустите с богом назад, в тундру — пусть ловит песцов. Ан нет, не пускают охотника в тундру. То в один президиум посадят, то в другой, то с работниками местной промышленности устроят встречу, то с детским садом. И охотник уже не добывает песцов: либо возгордился не в меру, либо сел не на свое место и взялся за дело, в котором ничего не понимает. А хороший был стрелок и мог быть еще полезным.
Звероферма обещает золотые горы, но и возни с ней, надо сказать, предостаточно. В прошлом году из-за коварного пушного племени Кирилл чуть-чуть не лишился жизни.
Приехав в Гатчинский зверосовхоз под Ленинградом, он отобрал восемь сотен лисиц — как раз на три спецрейса. Но прикинув, во что это обойдется колхозу, побежал к летчикам: «Ребята, пощадите колхоз, возьмите зверье зараз! Ничего не будет — я же знаю. А из людей только я да дружок из Москвы…»
Летчики пощадили колхоз и взяли на борт всю отобранную ораву лисиц.
Через несколько часов в Тикси сел удивительный самолет: из него, через открывшуюся дверцу, вырывались тугие клубы не то дыма, не то пара. Двое людей, вылезших из самолета, тут же повалились в сугроб. В порту решили, что машина горит, и подняли тревогу. Когда прибежали на, поле, ударил в нос кислый, едучий дух давно не чищенного вольера. Экипаж бегом проносился по грузовому отсеку и выскакивал на снег. Дышать внутри можно было разве что в противогазе. Разыгрался скандал. «Я отказываюсь…» — начал было первый пилот, подойдя к одурело сидевшему в сугробе Кириллу и его московскому другу, но, взглянув на их физиономии, расхохотался и, махнув рукой, ушел в буфет.
— Зато бесплатно, — оправдывался Кирилл, когда они с дружком Сашей Полуяном, все еще пошатываясь, шли по Лорино. — Я, знаешь, вот как рад, что ты вернулся, вот как рад!..
Саша года два назад уехал из Лорино на материк. Но не прижился: зарплаты механика, в общем хорошей, не хватало — Север приучил жить на широкую ногу. И потом на Севере было спокойней и беззаботней, несмотря на пургу и мороз. А тут, как нарочно, Кирилл со своим спецрейсом: «Рассчитывайся и мотай обратно. Дорога получается бесплатная…»
Бросил Саша московскую квартиру и вернулся в Лорино. Был он хорошим радиотехником, а здесь как раз в это время изнемогал в сражении с радиотехникой Гутников. Колхозная радиостанция упорно отказывалась работать. Тундра молчала. Тундра была неуправляема и безгласна, как тысячу лет назад. Гутников стучал кулаком по столу: «Я заставлю ее говорить!»
Саша дал тундре голос: кое-что изменил в схеме упрямой станции, что-то подправил, что-то выбросил — и радиостанция обрела дар речи, как библейская валаамова ослица.
Мы частенько наведывались в радиорубку Полуяна — послушать его разговор с тундрой.
— Вася! — кричал Полуян. — Как дела?
Из нутра тундры, с пыльного вездехода, ушедшего куда-то к Красной яранге, отвечал хрипловатый голос: